Дмитрий Веряскин - Дым. Поиск любви
Я представил ее замученного мужа. Она стерла в нем все. Согнула его, возможно, когда-то крепкий внутренний стержень, подавила в нем волю, заставила считать себя ничтожеством, убила в нем мужчину, превратив его в пустое место. И теперь существование этого пустого места «без Натальи невозможно». Не знаю, как она остановила свое повествование, в это вмешался ни кто иной, как Господь Бог.
Я лежал под одеялом укачиваемый поездом, слушая убаюкивающий стук колесных пар. Тук-тук, тук-тук, тук-тук….
Сон подкрался незаметно, окутал меня, утащив в приятную темноту. Я даже не слышал, как ночью сошел наш молчаливый студент.
Глава 13. Толян
Меня разбудил бесцеремонный, нахальный смех Толяна. Именно так он и представился, протягивая мне, только открывшему глаза, шершавую руку. Я еще не мог в полной мере улавливать смысл его слов, но чувствовал заполнивший купе запах перегара, и увидел округленные не мигающие глаза Натальи. Он сел рядом с ней. Еще бы. Она только и успела поджать ноги, что его сильно развеселило.
– Вы меня извините, мадмуазель, можно узнать ваше имя, а то, что-то я с первого раза не уловил.
– Наталья, – как загипнотизированная отвечала она.
– Наталья, Наташа, – пропел он. – Знал я несколько Наташ, – засмеялся он, – но это не про вас, что-то вы какие-то сонные.
– А ты наблюдательный, Толян, – улыбаясь, сказал я.
– Еще бы, братишка, две компании в разведроте, надо полагать! – совершенно серьезно ответил он. – Память на имена у меня плохая, как тебя звать не запомнил?
– Коля.
– Значит, Колян!
– Значит, Колян, – вторил я ему.
Наталья, пребывающая в шоке от вихря, ворвавшегося в наше купе, молчала.
– А вы что, не пьете? За знакомство, сам Бог велел.
– Мы еще спим, ты ранее заметил.
– Да, да… Уже почти день на дворе, у меня тут коньячок имеется, – подмигнул он мне.
– Разрешите, я выйду, – наконец вымолвила Наталья.
– Конечно, – подскочил он.
Она быстро накинула куртку, взяла с собой полотенце, косметичку и вышла из купе.
– Колян, ты меня извини, – хмельными глазами он въедался в меня, – это что, твоя жена что ли?
– Нет, – улыбнулся я.
– я так и подумал, чуйка у меня сильная на заскучавшую дырочку. Как ни как за тридцать пять лет, три жены было, а подруг и ни счесть, я даже тещ натягивал.
– Не может быть, – засмеялся я.
– Вот тебе крест, – сказал он перекрестившись. – И знаешь, – продолжил он. – Давали фору дочерям, тетки за сорок знают цену стоячему херу. Ни эти сыкухи, буду, не буду, хочу, не хочу. Я привык брать не спрашивая. Был в армейке?
– Нет.
– А че так? По здоровью что ли?
– Учился.
– Ясно. А надо было. Чему научат в херовых институтах? Война учит выживать. Ты-то с этой…. Натальей, ни че?
– Нет, ни че.
– Хорошо, тогда я буду яйца подкатывать, – сказав это, он задумался, видимо представляя себя с подкатившими яйцами.
– Толян, – обратился я к нему, оборвав его мысли.
– Что?
– Только давай без насилия и хамства.
– Да ты что, Колян! Все по обоюдке, это там мы их драли, не спрашивая, так же как и сраные чехи ебли наших пацанов в плену. Однажды я помню, прочесывали одно селение, врываемся в дом, а там три чеченки. Одна самая молодая, напуганная сильно и странно скулит, я сразу чухнул, что-то не то и к ней. Успел. Сука с гранатой была, вот эту гранату мы ей туда и засунули…
Вошла Наталья.
– Я тоже пойду, умоюсь, – вставая, сказал я. – Толян, – посмотрел я на него.
– Братишка, – улыбнулся он, – мое слово, кремень!
– Наталья, я оставлю вас?
– Конечно, Николай. Ничего страшного.
Я вышел, оставив в купе женщину – сожаление и Толяна – жертву беспощадной войны. Страшно представить какие зверства он видел и в каких сам принимал непосредственное участие. Сколько насилия и смертей на его счету? Их в нашем правильном мире нельзя назвать преступлениями, ведь убийства во имя Бога и целостности Государства – это долг, героизм… Что угодно, но не преступления. Война для таких как он бесконечна, единственное, что она приобретает иные формы, но конца ей нет. Даже его выражения: «Война учит выживать», точно показывает его мировосприятие. Он на бесконечной войне Дон Кихота, где каждый день он выживает, а не ЖИВЕТ! И таких выживающих, пошедших на войну вопреки себе, заповедям Господа, огромное множество. Они были, есть и когда-нибудь, я уверен, таких изломанных людей не будет, их жизнь бессмысленна, как и все войны, насилия, зверства, убийства.
Холодная вода освежила и прогнала остатки сна, вытирая лицо, я рассматривал свое лицо в мутном зеркале. Казалось бы тот же нос, уши, глаза, брови, гуды, но я уже далеко не тот прежний. Я другой. Я могу назвать себя ЧЕЛОВЕКОМ! На столике в купе уже стояла початая бутылка коньяка и от Натальиного возмущения и след простыл.
– Колян, давай за знакомство, – улыбаясь, предложил он выпить. – Мы с Наташей по пятьдесят грамм приняли.
– Только за знакомство, – сев напротив них, говорил я. – Пить мне не хочется.
– За знакомство и все, – наполняя три стопки, говорил он.
Мы выпили, я съел куриную ножку с хрустящей корочкой.
– Извините, я выйду, мне нужно позвонить, – встал я, взглянув на Наталью.
– Пойдем, – подпрыгнул Толян, – я покурю с тобой, Наташ, я на минуту, – улыбнулся он ей.
Мы вышли.
– Братан, – положив мне на плечо руку, говорил он. – Там все нормально…. Ты долго будешь?
– Пару часов хватит?
– Вполне, – обрадовался он.
– Толя, давай только….
– Колян, я же сказал. Мое слово кремень!
– Ладно, кремень, я в вагон-ресторан.
Оксана обрадовалась моему звонку, ее вчерашняя печаль и усталость исчезли без следа. Я стоял в прохладном тамбуре, не слыша грохота колес и лязганья железа. Только ее и свою песнь любви. Мы пели без фортепьяно и гитары, без бита и электронных звуков. Пели ни плохо, ни хорошо, пели без фальши, пели ровно так, чтобы наши сердца счастливо стучали.
– Коля, Оржак за мной заехал, ну, ты если что звони в любой момент.
– Хорошо, кошечка, освободишься, позвони сама.
– Ладно. Тебе заняться не чем, можешь мне писать.
– О’кей.
– Ну все, целую, – весело звучал ее голос в трубке.
– Я тебя тоже.
– Что тоже?
– Целую.
– Я не слышала
– Слушай, – сказал я, громко чмокнув у самого микрофона мобильника. – Теперь слышала?
– Теперь да!
– Все, кошечка, пока.
– Пока, котик.
Вагон ресторан был практически пуст, только одна молодая пара и официантка. Я заказал чашку кофе и рекомендованные официанткой невероятно вкусные свежайшие пирожные. Красивая ведущая новостей на канале «Россия 2» мило улыбалась, говоря о автокатастрофе, войне в далекой Африке, показе осеннее—зимней коллекции одежды в Милане, о поездах, визитах, о живущих и умирающих. И ее улыбка или такая же наигранная и совершенно пустая серьезность есть – смерть. Такая улыбка страшнее активности террориста, страшнее атомной войны, со всеми ее разрушающими последствиями, так как она и есть абсолют безразличия, смертельного равнодушия и бесконечной лжи, въедающийся в мозг людей информационным клещом.
