Галина Яхонтова - Сны Анастасии
Так что же, опять — „Ищите женщину“?
Настасье Филипповне самой иногда хотелось облачиться в светлое одеяние, закрыть лицо тонкой белоснежной чадрой и стать невидимой. Да — невидимой! Непредсказуемой, с невычислимой фигурой и стертыми чертами лица. Это благо — быть женщиной, непостижимой всему миру, но открывающей лицо, зеркало души, ему одному. Единственному!
Принадлежать ему в ночь великого поста, как в седьмом веке принадлежали женщины поэту Омару ибн Аби Рабиа:
И сам не чаял я, а вспомнил
О женщинах, подобных чуду.
Их стройных ног и пышных бедер
Я до скончанья не забуду.
Немало я понаслаждался,
Сжимая молодые груди.
Клянусь восходом и закатом,
Порока в том не видят люди!
И за это откровение поэта не приговорили к смертной казни, как, спустя много веков, Сальмона Рушди за его „Сатанинские стихи“.
И даже романом „Стыд“ этот европеизированный мусульманин не смог снять с себя печати проклятья… Но как замечательно он смог уловить нюансы женской психики, описывая подготовку девушки к первой брачной ночи:
„— Представь себе, что тебе меж ног всадили рыбину, угря, например, и лезет этот угорь все глубже; или будто в тебя шомпол засунули и гоняют туда-сюда. Вот и все, что ты почувствуешь в первую брачную ночь, больше мне и рассказать-то нечего, — так напутствовала Билькис свою младшую дочь Благовесточку. Та слушала пикантные подробности и дергала ногой от щекотки — мать разрисовывала ей хной пятки. При этом вид у нее упрямо-смиренный, словно она знает страшную тайну, но никому не расскажет. Ей исполнилось семнадцать лет, и ее выдают замуж. Женщины из гнезда Бариамма слетелись, чтобы убрать невесту. Билькис красит дочь хной, вокруг крутятся родственницы, кто с ароматными маслами, кто со щетками и гребнями для волос, кто с краской для век, кто с утюгом. Главенствовала, как всегда, похожая на мумию, слепая Бариамма — она охала и ахала, слушая отвратительно-омерзительные описания интимной супружеской жизни, которыми щедро оделяли невесту почтенные матроны, и в негодовании свалилась бы на пол, если бы не кожаные подушки, подпиравшие ее со всех сторон.
— Представь: тебе в пузо шампуром тычут, а из него еще горячая струя бьет, прямо обжигает все нутро, как кипящий жир! — пугала Дуньязад, и в глазах ее полыхали отблески давней вражды.
Молодое девичье сословье было настроено более жизнерадостно.
— Наверное, это — будто верхом на ракете сидишь, а она несет тебя на Луну, — предположила одна из девушек, но ее „ракета“ ударила по ней самой: так сурово выговорила ей Бариамма за богохульную мысль, ведь один из постулатов веры гласит, что невозможно долететь до Луны“.
Но потом было то, о чем повествует одна из сказок „Тысяча и одной ночи“: „Ситт аль-Хушн приблизилась к нему и притянула его к себе, а он обнял ее и придвинулся еще ближе. Потом охватил ее ногами, зарядил орудие и нацелил его на крепость. И, выстреливши, разрушил стену, защищающую вход. И обнаружил в Ситт аль-Хушн несверленную жемчужину или необъезженную кобылицу“.
Они встречали Новый год вдвоем в полупустом, но все равно шумном общежитии. Праздничный набор, купленный для такого случая и состоящий из бутылки испанского шампанского и двух изящных бокалов на высоких ножках из черного, как камень гагат, стекла, украшал стол. И Гера поблескивала из неподвластного единственной свече полумрака своими фосфорическими глазами.
— С Новым годом, любимый!
— С новым счастьем, Настенька!
Она попыталась представить свое желанное новое счастье с подмоченной пеленочной репутацией. Как бы ей хотелось встретить следующий год втроем… Нет, вчетвером — и с Герой.
Настя загадала желание, пока на экране маленького черно-белого телевизора били часы.
Шампанское было с тонким привкусом мускатного ореха. Настя опустошила бокал и сквозь его кривое, словно магическое, стекло увидела печаль в глазах Ростислава.
„О чем он грустит? Может быть, о той женщине, от которой ушел? Или о сыне?..“
Из телевизионного динамика лилась веселая, как шампанское, музыка.
Первый месяц года закончился трагедией. В счастливый вечер встречи, когда под крышей общего дома снова собрались окрепшие за две недели каникул питомцы Литинститута с одной шестой части суши, год от года становящейся все меньше и меньше, случилось несчастье.
Анастасия узнала об этом лишь утром, потому что всю ночь крепко спала, словно все привычные кошмары разом улетели в другое место. И, услышав страшную новость, она поняла, куда они улетели. Погиб Вася Мочалкин, дрянной поэт, но хороший парень и отец троих детей.
Ростислав рассказал, что все было, как обычно. Так же металлически стонала лестница, и Вася, похожий на пьяного циркового эквилибриста, испытывающего нервы глуповатой публики, быстро спускался вниз. Его ходка оказалась результативной. Ритуально поправляя бутылку в кармане, он уже собирался сделать традиционный широкий шаг с лестницы на подоконник. Но ржавый жестяной карниз был покрыт тонким слоем льда. Володька Старых успел подать Васе руку, но не успел поймать его ускользающие пальцы. Всем телом Вася качнулся назад, какое-то мгновение побалансировал над пропастью, на глазах у лишившейся дара речи публики. А потом был его долгий парящий крик. И падение с высоты седьмого этажа. И смерть.
Кто-то бегал, кто-то кого-то будил, кто-то вызывал „скорую“ и „легавку“. Но все это уже не имело никакого значения.
Если бы не разбрызганные мозги, обломки ребер и берцовая кость, вылезшая наружу где-то в районе кишечника, то все было бы удивительно похоже на банальный сюжетный ход в каком-нибудь мексиканском мыльном сериале…
По пути в институт Настя заметила, что в городе появилось необычно много сорок с траурными хвостами, на которых удерживаются только плохие новости.
Она шла по Тверскому бульвару мимо „Макдональдса“, мимо маленькой случайно уцелевшей кофейни, мимо лиц, окон, домов, афиш. Она шла и вспоминала собственные стихи:
От шумной кофейни,
Где варится каждому кофе
Больной Маргаритой
С повязкою теплой на горле —
До странного дома,
Где дружно живут тараканы,
И малые дети,
И взрослые добрые люди;
От шумной кофейни
До мирного странного дома
Мы со странниками вперемежку
Идем по бульвару,
Зимой
Из-за снега не видя
Гадательной гущи…
Сейчас она прошла в противоположном направлении: от тараканьего дома мимо кофейни на Бронной, где Маргарита, которая раньше летала, а теперь стоит за прилавком, к старинному особняку на Тверском бульваре.
