Галина Яхонтова - Сны Анастасии
Сейчас она прошла в противоположном направлении: от тараканьего дома мимо кофейни на Бронной, где Маргарита, которая раньше летала, а теперь стоит за прилавком, к старинному особняку на Тверском бульваре.
Профессор, читавший курс теории литературы, обычно начинал очередную лекцию обращением: „Друзья мои!“ И в этот день он не изменил привычке и провозгласил: „Друзья мои! Пить нужно в подвале!“ Этот житейский совет был встречен минутой молчания.
Когда Настя одевалась в гардеробе, зябко кутаясь в видавшую виды каракулевую шубу — единственное случайно оставшееся от мамы наследство, к ней подошел мрачный, как и все вокруг, Петропавлов.
— Привет, Настя, — начал он и замялся. Было заметно, что что-то его очень беспокоит.
— Что тебе, Авдей? Про кошку спросить хочешь? С ней все в порядке. Такая красавица растет!
— Нет, не про кошку. Я знаю, что она в надежных руках.
— Тогда — что же?
— Настя, только, прошу, не перебивай меня… Потому что я и так собьюсь…
Она умолкла, предоставив ему возможность высказаться.
— Понимаешь, я… Знаешь, я же вижу, что сегодня все не к месту… Но так трудно тебя поймать: ты же все время в бегах… А я, вот… Помнишь, я предупреждал, что хочу с тобой поговорить?
— Я слушаю тебя, — как можно мягче произнесла Настя.
Парень немного успокоился, и его речь приобрела некоторую связность.
— Настя, я влюбился.
„Господи, неужели в меня?“ — испугалась она.
Но поэт, к счастью, развеял ее опасения.
— Я влюбился в Марину. А она, я знаю, твоя подруга. Ну, или приятельница. Я не понимаю, как у вас, у девушек, называется дружба.
— А почему ты говоришь об этом мне?
— Потому что я не знаю, как объясниться с Мариной. Она такая умная, такая красивая… А я… — Он критически оглядывал себя, насколько мог сделать это без помощи зеркала.
— И что я могу сделать? — Настасья спешила, потому что опаздывала в редакцию.
— Только ответить на мои вопросы. — Он полез во внутренний карман и вытащил блокнот, на удивление аккуратный и даже заграничный. — Вот. Я тут составил вопросник. Ты ответь, пожалуйста, письменно как-нибудь на досуге. Очень прошу. Умоляю! — Он смотрел так преданно, что она не смогла отказать.
— Хорошо, Авдей.
— Спасибо, сестричка. Только… — Он снова замялся.
— Что — только?
— Только не показывай никому. Ладно? Ты пойми — иначе мне не жить.
Он по-военному четко повернулся кругом и быстро удалился.
Настя раскрыла блокнот и прочла:
„Что ей нравится из напитков? Какие цветы предпочитает? Какие театры посещает? Какой цвет — любимый? Во сколько обычно встает по утрам?.. Какие мужчины в ее вкусе?..“
С правой стороны было оставлено место для ответов.
„Бедный, бедный Авдей, — подумала Настя, вспомнив унитазный вернисаж, — мой ответ на последний вопрос вряд ли тебя утешит…“
Февраль выдался не холодным, а лютым. Не зря именно так называли этот месяц в старину! А в некоторых славянских языках подобное нелестное определение так и закрепилось за одной двенадцатой года. Слава Богу, самой короткой.
По утрам в комнату сквозь щели в „общественных“ неухоженных оконных рамах, рассохшихся еще лет двадцать тому, врывались маленькие морозики, невидимые, как духи, но с успехом леденящие души и сердца. И в этот час наших героев прибивала друг к другу угроза тепловой смерти Вселенной. Исчезали вечерние ссоры, дневное раздражение, всегдашняя неустроенность.
И снова, засыпая поздним зимним рассветом, Настя как-то сказала:
— Я читала у Кабакова… Героиня говорит герою: „У нас никогда не будет революционной ситуации, потому что у нас низы всегда хотят, а верхи всегда могут“.
— Не будет, потому что у нас низы перемешались с верхами, — уточнил Ростислав.
И она вспомнила давнее определение экстрасексуального Игоря: „лежащий в объятиях женщины“…
„Надо бы к нему забежать…“ — Здравую мысль поглотили остатки ночи.
С утра кружилась голова, ничего не хотелось есть. Настя даже измерила температуру, но она оказалась нормальной. Еще больше удивило ее то, что не только вкус, но и запах любимого кофе вызывал неодолимое отвращение.
„Так бывает и в отношении мужчин“, — подумала Настя и процитировала по памяти четверостишье из Ахматовой:
Для того ль тебя я целовала,
Для того ли мучилась, любя,
Чтоб потом спокойно и устало
С отвращеньем вспоминать тебя“.
На кухне двое студентов спорили, карауля шикарный расписной чайник, который все никак не желал закипать.
— Тридцать баксов за час — это же с ума сойти. Сколько же она имеет? — вопрошал один.
— А какое твое дело, сколько она имеет, если у тебя все равно тридцати баксов нет.
— Нет — и не надо! Можно позвать Гульбахар — за так. Или еще кого. Нашел проблему.
— Проблему не проблему, а позвонить было любопытно. Уж очень много они объявлений дают. Неужто всем им мужиков хватает?
— Это кажется только, что много. А на самом деле Москва большая, и парни умеют деньги зарабатывать, не то что мы с тобой.
Чайник закипел, засвистел, и ярко-алые цветы на его боку сменили свой цвет на пурпурный. Спорщики, подхватив посудину, удалились.
Вместо гипотетических потребителей сексуальных утех появилась вечно беременная Зульфия с кастрюлькой, полной кусочков баранины.
— Привет, Настя-ханум. Видак смотреть будешь? Турамирза кассеты принес — все про любовь. — Она приглашала Настю культурно провести пока еще далекий вечер, потому что знала: с наступлением темноты на Ростислава снова обрушится приступ творческой чумки, а Улугбек уйдет в комнату этого самого Турамирзы — вести мужские разговоры.
В чем-то уделы всех женщин были похожи. Хотя „Запад есть Запад, Восток есть Восток“…
— Хорошо, приду.
Зульфия поставила будущую шурпу на огонь и удалилась.
А Анастасия готовила самый изысканный завтрак — сваренные вкрутую яйца. Два символа мироздания, окруженные бурлящей водой, выглядели хотя и не золотыми, но очень похожими на беломраморные. Закипающая баранина распространяла умопомрачительные запахи, от которых у Насти закружилась голова и свело судорогой внутренности. Бросив недоваренный завтрак, она выскочила из кухни.
Через несколько часов врачиха, чем-то неуловимо похожая на птеродактиля, подтвердила счастливые опасения. Настя вышла из консультации и увидела, что из-за серых низких туч выглядывает краешек солнца.
Она брела по Москве, и этот привычный город казался ей в чем-то новым. Она заметила на каждом шагу детали, которых не видела раньше.
