Галина Яхонтова - Сны Анастасии
И снова пошел лестницей вверх. На высоте седьмого этажа остановился, слегка отдышался и поправил в кармане бутылку, чтобы, не приведи Господь, не выпала. Потом он сделал широкий шаг с лестницы на подоконник. Володька успел подать ему руку, и Ростислав, посиневший от холода, ввалился в комнату.
— Ну ты даешь, друг, — выдохнул Старых, — еще б чуть-чуть — и взлетел бы, как ангел. Я едва успел твои скользкие пальцы поймать.
Но Ростислав не слушал его.
— Настя? Что ты здесь делаешь? — Веселые нотки в его голосе сменились на раздраженные.
— Не видишь — пью! — сказала Настасья, встала и направилась к двери. — Свечку в церкви поставь за чудесное спасение! — это она произнесла уже на пороге.
На столе в комнате ее ждала полная миска чудесного рассыпчатого плова.
Тридцать первого декабря к Улугбеку прилетела жена.
Анастасия знала, что их у него две — Зульфия и Амина, но не решалась спросить у приверженца шариата, которая из женщин решила почтить мужа своим присутствием.
Он представил ее сам:
— Настя-ханум, это — Зульфия-ханум, поэтесса.
Поэтесса казалась воплощением всех грез Востока: и луноликая, и бровь полумесяцем, и черных прядей завеса, усмиренная в двух косах. Только вот стан красавицы на данном этапе не вписывался в поэтику: вызревавший маленький восточный гражданин заставил ее носить широченное платье. Беременная Зульфия, очевидно, чувствовала себя несколько неловко, и это было заметно в каждом ее движении и слове.
Полдня она наводила порядок во временном доме мужа, не разделенном, как принято у узбеков, на мужскую и женскую половины.
А к вечеру в дверь постучал Улугбек, и с выражением лица, какое бывает у радиста, передающего сигнал бедствия, попросил:
— Ростик-джан, зайди к Зульфие, она плачет, рыдает, спросить хочет.
Ростик-джан зашел к Зульфие, которая на самом деле рыдала и плакала. Он вернулся в комнату через полчаса с пакетиком соленых абрикосовых косточек и урючиной за щекой, так что казалось, будто у него выскочил флюс. Сначала Настя испугалась, что щека у него вспухла от неожиданной пощечины, но потом, поняв причину косметической перемены, мысленно посмеялась.
— Что там, Слава?
— Презабавнейшая история. — Он достал из кармана обрывок листа бумаги. — Вот, почитай.
На листе почерком Улугбека со множеством русификаторских правок Ростислава было начертано:
„Милая Татьяна!
Нам, восточным парням, свойственны как скромность, так и беспощадность.
Я не хочу тебе льстить, поэтому пишу как есть. В твоем облике я увидел любовь, доброту, уверенность, а также незримую красоту — те качества, которых не замечал у белых женщин.
У меня появилось желание долго разговаривать с тобой, не скрывая своего удивления.
Жаль, что ты ушла…
Жду доброго времени — времени встречи.
Твой турецкий мальчик“.
Прочтя подпись, Настя сразу представила себе статуэтку „Турецкий мальчик“ с улыбкой, как у фарфорового китайчонка периода культурной революции и с гиперболизированным предметом на том месте, которое избрал для художественных экспериментов при изображении жеребцов Настин давний приятель анималист-портретист.
— Что это такое? — спросила она.
— Понимаешь, я когда-то помог Улугбеку составить послание, он текст переписал начисто, а черновик оставил для пущего непредвиденного случая, чтобы больше ни к кому не обращаться за помощью, Ты же понимаешь, как он по-русски…
— А Зульфия, значит, нашла этот образчик вашего коллективного творчества?
— Ну, да. И полчаса меня допрашивала, была здесь некая Татьяна или нет.
— Забавно.
— Слушай, Настя, ты б зашла к ней, успокоила как женщина женщину. Все-таки, я не смог. Беременная она ведь.
В соседней комнате шел оживленный разговор. Настя постучалась, двери открыла сама Зульфия:
— Настя-джан, заходи.
Улугбек стоял у окна, и вид у него был, как у побитой собаки. Зульфия сразу же перешла на „великий и могучий“, который, как оказалось, знала намного лучше, чем муж.
— Вот, Настя-ханум, посмотри на него! Бабник! Гуляка! Зачем женщин водишь?
Улугбек покраснел настолько, насколько позволял цвет его лица.
— Тра-та-та-та! — ответил он что-то.
Насте послышалось именно „тра-та-та-та“.
— Что? Сам ты какой? Вэрблюд ты, вэрблюд.
— Кто я? Кто? — Улугбек быстро снял с полки толстенный русско-узбекский словарь и стал нервно просматривать все на букву „в“. Докопавшись до истины, он побелел от злости.
— Я? Я — „тра-та“? Ты посмел меня так назвать, презренный женщина!
Он выскочил из комнаты, словно за ним и вправду гнался двухгорбый плевака, пригодный в условиях Европы разве что для производства одеял. Зульфия, еще мгновение назад никак не проявлявшая восточной покорности, теперь присела на край кровати и горько, как все женщины мира, заплакала. Настя подсела к ней и нежно погладила ее руку.
— Не плачь. Все образуется.
— Ах, Настя, у нас будет третий ребенок, а он, — она повысила голос, указывая в сторону двери, — он хочет других женщин. В прошлом году он ездил в Бухару и провел там два дня с девушкой.
— Ну, два дня — это ничего, — успокаивала ее Настя.
— Два дня и одну ночь! Одну ночь. — Она подняла указательный палец вверх, очевидно, для большей наглядности.
— А может быть, это неправда?
— Правда! Девушка приезжала ко мне в Ташкент и просила отдать мужа.
Будучи не в состоянии самостоятельно разобраться в сложных окологаремных интригах, Настя спросила:
— Но почему она приезжала к тебе? Ведь есть же еще и Амина.
Зульфия вздрогнула, гневно сверкнула глазами и сказала:
— Я ее ненавижу, эту женщину. У нее пять детей — пусть их смотрит.
— Что-то я не понимаю. Вы же обе вроде как жены? — допытывалась Настя, не замечая, как любопытство вытесняет чувство такта.
— Я жена. А она детей своих смотрит. Там детей вагон и маленькая тележка. Но она такая подлая, не хотела, чтобы он на мне женился. — От Зульфии исходили волны ненависти, достойные пушкинской Земфиры.
Анастасия поняла, что ревнуют восточные женщины точно так же, как и западные. И что ничуть не меньше, чем она сама, Зульфия хочет быть любимой и защищенной. „Что это — свидетельство взаимопроникновения двух культур, двух систем жизни, двух религий? — задавалась вопросом Настя. — Или просто проявление извечных земных отношений между мужчиной и женщиной?“
Ростислав интересовался историей мировой культуры, и в собранной им библиотеке она пыталась найти ответы на некоторые из этих вопросов.
