Салли Боумен - Темный ангел
В последний вечер я был с Джарвисом и двумя другими в клубе. После второй бутылки портвейна я задал им вопрос: повезло ли хоть кому-то из них встретить женщину, достойную уважения, не считая матерей, уточнил я.
Я обратил внимание, что никто не пытался выступать в защиту умственных способностей женщин. Джарвис красноречиво восхвалял особенности женского тела: они, утверждал он, вызывают у него самое искреннее уважение. Хитчингс, которого портвейн привел в желчное настроение, впал в чрезмерную страстность. Вскарабкавшись на стул, он объявил, что – и Бог ему судья – он уважает всех женщин. Их инстинкты более гармоничны и изысканны, чем наши. Разве изящество их мышления, их тонкая чувствительность и сердечность не противостоят нашей грубой похоти? Женщин губит их зависимость от наших желаний. И если уж придерживаться дарвинизма, исходя из которого мужчины являются сущими животными, ближайшими родственниками обезьяны, то женщины, таинственным образом выпавшие из цепи наших предков-обезьян, – их ангелы-хранители. Когда на этой фразе он свалился со стула, мы пришли к соглашению, что его аргументы можно не принимать во внимание.
Домой вернулся поздно. Поимел няню ребенка прямо у стола, при свете газовой горелки. В этом освещении кожа у нее была синеватая, как у трупа.
В самый критический момент в соседней комнате вскрикнул ребенок – голос у нее был, как у чайки, высокий и жалобный. Случалось, что ей и раньше снились страшные сны, но, когда я зашел к ней, она спала.
В девять утра отправляюсь в Винтеркомб для встречи с кометой и другими изысканными наслаждениями…
* * *Бросив холодный взгляд на роскошество ванной, Шоукросс нагнулся над раковиной, чтобы помыть руки.
Эта процедура имела для него важное значение, и он исполнял ее с тщательностью хирурга, готовящего руки перед операцией. Он трижды пустил в ход кусок французского мыла, пахнущего гвоздикой, и трижды тщательно намылил их, почистил каждый ноготь. Шоукроссу случалось заниматься любовью с женщинами, не имея возможности помыть руки – например, в лесу, какой у него был выбор? – но он предпочитал другую обстановку. Вообще секс, по мнению Шоукросса, был грязен: вся его привлекательность для мужчины заключается в возможности унижать. В его извращенном восприятии женщины были воплощением грязи: даже когда он касался их, даже когда его плоть проникала в их тело, он испытывал к ним отвращение. Он презирал их влажные жаждущие вместилища, от которых несло солоноватым запахом водорослей, их липкие выделения. Представляют ли они сами себе, порой думал Шоукросс, насколько они отвратительны, эти женщины, с их грузными молочными железами, бледными мясистыми ягодицами, с их уродливыми потными складками плоти?
Похоже, что они ни о чем не догадывались в силу присущей им глупости, и вот за эту тупость Шоукроссу нравилось карать их. Способы наказания были бесконечны и разнообразны: он мог заставлять их ждать, пока они, маясь, не начинали обливаться потом и молить его не медлить; он мог хлестать их словами – занимаясь любовью, Шоукросс редко позволял себе молчать, но слова любви и нежности никогда не срывались у него с губ. Кроме того, он мог наказывать их и тем оружием, которое представляло в его распоряжение тело как таковое: руками, что могли щипать, бить, сжимать и царапать; зубами, которые могли кусать; тяжестью веса, когда Шоукросс любил наблюдать, как он входит в тело женщины и выходит из него. Как меч, думал Шоукросс, хотя это сравнение не казалось ему особенно оригинальным.
Чем выше оказывалось социальное положение женщины, тем большее удовольствие получал Шоукросс, издеваясь над нею. Проститутки не представляли для него интереса: их слишком часто унижали другие мужчины. Но замужние женщины, известные женщины, девственницы или те, у кого еще никогда не было любовников, – такие женщины были для него наградой. Дать понять эдакой добродетельной корове, что она собой представляет, заставить признать, что он ей необходим, – все это представляло для Шоукросса наслаждение более острое, чем секс. Соблазнение, говаривал он, с точки зрения мужчины, нечто вроде морального крестного похода.
Гвен, конечно же, считала, что любит его. Наверно, она была убеждена, что и он испытывает к ней такие же чувства, а во имя любви можно позволить себе любые эмоции. Ну, в свое время Шоукроссу придется ее разочаровать: когда их любовной связи придет конец, он продемонстрирует ей полное презрение, он даст ей понять, что всегда испытывал к ней отвращение и никогда не хранил верности, а это, как предвкушал Шоукросс, доставит ему последнее, самое изысканное и острое, наслаждение.
Но этот момент еще не настал. До него, как прикинул Шоукросс, вытирая руки, еще месяцев пять или шесть. Сменить в данный момент любовницу ему было не так легко, ибо на смену снисходительности, которой он пользовался во многих известных домах, которые он воспринимал как отличные охотничьи угодья, пришло бы отлучение от них. Пока Гвен его устраивала. Ему нравилась ее покорность, и к тому же, используя Гвен, он унижал ее мужа.
Гвен с ее ленивым умишком и мужем-деревенщиной – двойная радость. Лаская пальцами плотные ленточки, Шоукросс вернулся в спальню и только тут спохватился. В этих апартаментах была и другая дверь, которая из гардероба выходила на служебную лестницу. Ее также необходимо закрыть.
Шоукросс заторопился в гардероб. Открыв двери, он снова прикрыл их. В них не было ни ключа в замке, ни засова, который он мог бы задвинуть. Он помедлил, соображая: сомнительно, чтобы кто-то мог им помешать среди бела дня; если прислуга, приставленная к нему на этот вечер, явится, то предварительно, конечно, постучит. Повернувшись, Шоукросс направился в спальню. Для пущей уверенности он еще раз поддернул тяжелую бархатную портьеру алькова.
Гвен ждала его. Она сидела на пухлой оттоманке у изножия королевской кровати, откинувшись на пару позолоченных херувимов. Теперь она была достаточно сообразительна – точнее, Шоукросс научил ее, – чтобы не раздеваться полностью. Она сидела в туго зашнурованном корсете, тихая и терпеливая, сложив руки на коленях, как школьница; платье ее было аккуратно разложено на кресле.
Когда появился Шоукросс, ее глаза вспыхнули и она подняла к нему сияющее лицо. Поскольку он был полностью одет, на ее лице отразилось удивление.
Шоукросс остановился прямо перед ней и, засунув руки в карманы, стал раскачиваться с пятки на носок.
– Хочешь его? – начал он.
– Эдди, я… – смущенно начала она.
– Если хочешь, то так и говори – хочу.
– Я хочу тебя, Эдди. Я люблю тебя.
