Анна Смолякова - Замок из песка
— А я так и знал, что ты цветы выбросишь, — спокойно заметил Саша, когда мы свернули с центральной магистрали в боковую улочку. — Характер-то, похоже, совсем не изменился за эти годы? Все такая же романтически-строптивая, да?
— Если знал, что выброшу, зачем дарил? — Я пожала плечами, проигнорировав замечание по поводу моего характера.
— Если честно, вблизи на тебя посмотреть хотел, за руку потрогать… Убедиться, что это ты на самом деле. Настя, Настенька…
— Ну и как, убедился?
— Более чем, — он усмехнулся и положил руку мне на колено, забравшись под полу плаща. — Ты все такая же… И я не удивлюсь даже, если мне будет постелено сегодня на кухне.
— А ты все равно придешь в комнату и расскажешь грустную сказочку про Региночку?
— Зачем? Мы оба взрослые люди, и, думаю, эти ритуальные игры нам уже ни к чему…
Саша остановил машину на углу какого-то дома и, не убирая руки с моего колена, повернулся ко мне. В салоне было светло. И я без труда различила и мелкие морщинки в уголках его глаз, и розовый прыщик на левой ноздре, и участок плохо выбритой кожи возле уха. Кроме того, в выражении его лица, в слабой, почти безвольной линии подбородка, в светлой полоске мелких зубов, обнажившихся в улыбке, мне вдруг почудилось что-то крысиное.
Аккуратно подобрав полу плаща, я отодвинулась к самой дверце. Саше ничего не оставалось, как оставить мою ногу в покое.
— Н-да, ты все такая же, — с философской усмешкой протянул он, покачав головой.
— Зато ты совсем другой.
— Да?
— Да. Раньше ты, по крайней мере, пытался играть Казанову, а теперь почему-то изображаешь тупого, самоуверенного хама. Невыигрышная роль, Саша, подбери для себя другую…
Я уже собралась выйти из машины, но он вдруг схватил меня за руку и резко притянул к себе. Теперь взгляд его неуверенно и ищуще шарил по моему лицу, губы нервно кривились.
— Послушай, ты тысячу раз права! Я это знаю… Но и ты… Ведь ты умная женщина, ты не можешь не понимать, что мне ужасно трудно сейчас… — Он с силой саданул кулаком по рулю и медленно провел раскрытой ладонью ото лба к подбородку. — Просто мне показалось, что такому вот самоуверенному болвану легче будет произнести то, что я очень давно хочу тебе сказать. А ты поймешь, ты почувствуешь…
— Ничего я не пойму и не почувствую, — я снова взялась за ручку дверцы. — Я и тогда, четыре года назад, тоже долго ничего не понимала.
— А потом, значит, поняла?
— Да, поняла.
— И что же именно, можно спросить?
— Ты уже спросил. Но это так, детали… А поняла я очень простую вещь: хотелось добиться молоденькой девочки — ты ее добился. А потом тебе стало скучно. И в самом деле, я была для тебя, такого замечательного, красивого и перспективного, очень непрестижной парой. Жалкая студенточка хореографического, смешная тетя-переросток, решившая под старость лет заняться балетом… Сказать, что я поняла сейчас?
— Скажи.
Саша по-прежнему смотрел в мои глаза, но что-то в его взгляде неуловимо изменилось. И я вдруг поняла: не обладая профессиональной актерской закалкой, он просто устал играть. Устал изображать мятущуюся страсть и где-то в глубине души уже стал самим собой — успешным молодым человеком, пришедшим на законных основаниях получить очередной приз судьбы. Мне неожиданно подумалось, что волосы он, наверное, до сих пор тщательно высушивает феном.
— А сейчас я поняла, что Наташа Ливнева уже перестала котироваться. Что она такое? Журналисточка, каких много. А тебе захотелось романтической балеринки, о которой много говорят и которой яростно рукоплещет публика. Будущая солистка Оперного — это ведь очень стильно, правда?
— Ты все об этой несчастной Наташе Ливневой…
— Необязательно о ней! Могла быть и другая, с которой ты расстался точно так же, как тогда со мной… Просто мои акции сейчас достаточно высоки.
Похлопав его по плечу, я решительно толкнула дверцу, поставила ноги на асфальт. И тут услышала:
— А как я тогда расстался с тобой? Как?! Хорошо расстался, не устраивая разборок! Думаешь, мне легко было осознавать, что я всего лишь похож? Что ты и поцеловалась со мной в первый раз, и в постель легла, в мечтах представляя своего Иволгина? Думаешь, приятно быть только заменителем?
— Откуда ты знаешь его фамилию? — Колени мои вдруг противно ослабели.
— Не слепой. Видел сегодня на сцене твоего то ли гопника, то ли сучкоруба, который весь в «коже»… Ну, мнения своего по этому поводу высказывать не буду, но…
— Вот и отлично! — Я вышла из машины, хлопнула дверцей и быстро зашагала вперед мимо открытых дверей подъездов. Квартал, где мы остановились, был незнакомым, но впереди маячили огни какой-то большой улицы.
Шины за моей спиной зашуршали не сразу. Видимо, Ледовской наивно полагал, что я, устав выпендриваться, остановлюсь посреди дороги и повернусь к нему с улыбкой нежной и виноватой. Потом противно скрипнул стеклоподъемник. Похоже, «Вольво» была неновой, потому что и в замке дверцы что-то дребезжало, как в велосипедном колокольчике.
— Можно один, последний вопрос? — Саша, не останавливая машины, высунулся в форточку. — Ты хоть спишь с ним или по-прежнему на уровне: «Ах, он мой Бог!»
— Да, мы давно спим вместе, так что можешь не тратить на меня свое драгоценное время… Кстати, у нас множество кордебалетских девочек светло страдают по мальчикам — выпускникам технических вузов. Присмотрись!
— Спасибо за совет. Не премину воспользоваться, — он холодно улыбнулся. — Ну что ж, счастья тебе и удачи. А танцуешь ты и в самом деле здорово…
Потом «Вольво» резко дала назад и развернулась, прощально сверкнув стеклами. А мне показалось, что из моего сердца наконец-то вытащили старую занозу… Я окончательно рассталась с Сашей, на этот раз сама хлопнув дверью, я танцевала Жизель на сцене, о которой мечтала с детства, я собиралась танцевать Кончиту с мужчиной, которого любила, кажется, всю жизнь. И никогда еще не чувствовала так ясно, что все у меня будет хорошо…
Все и в самом деле складывалось неплохо. Правда, первая «Юнона» с моим участием была поставлена в репертуар мая, а не апреля. Но мы репетировали. Много, часто, подолгу. И я терпеливо ждала, когда же повторится то чудесное, пронзительное ощущение нашей сумасшедшей близости.
Одноклассницы тем временем готовились к выпускному спектаклю. А я «за особые заслуги» была от него освобождена. И вообще ходили слухи, что со дня на день меня официально зачислят в труппу театра на ставку артистки балета первой категории.
В театре же было неспокойно. На каждом углу шушукались, что приехавший из Москвы балетмейстер Рыбаков будет соблазнять кого-то из солистов контрактной работой за бешеные деньги. Кого именно — не знали… Рыбаков пока просто ходил на спектакли, сидел в третьем ряду и с ничего не выражающей улыбкой смотрел на сцену. Я несколько раз видела его в зале. Видела его блестящую, похожую на тонзуру лысину в венчике темно-русых волос, непременную черную водолазку с воротником до самого подбородка и внимательные глаза, цепко следящие за каждым батманом и пируэтом.
