Александр Минчин - Юджиния
У каждого человека есть свои слабости, у него была эта.
Позже, на одном из вечеров, они познакомились с четой, которая оставит в жизни Александра определенный след. Ричард Соул был владельцем сети кинотеатров, для ровного счета двадцати. Невысокий седой джентльмен с кровавого цвета платком в кармашке пиджака, он казался еще ниже на фоне высокой, стройной жены. Шила Соул была абсолютная красавица. И больше ничего. Ей ничего больше не нужно было. Маленькая принцесса.
Александр всегда хотел встретить владельца кинотеатра и, ходя в кино, часто пытался представить, какой он. Это была его мечта, когда он сидел в Риме, в ожидании визы в Америку, — иметь свой кинотеатр. Мечтать о нем. И показывать лучшие фильмы. В своих мечтах он никогда не думал о прибыли, почему-то всегда думал о людях.
Через два дня он получил конверт от Р. Соула с пятьюдесятью пропусками во все кинотеатры и с пожеланиями наслаждаться фильмами в его театрах.
Мистер Нилл и мистер Соул были достаточно хорошо знакомы. Потом Александр и Ричард Соул стали видеться чаще. А все началось с пропусков.
Юджиния проснулась рано. Когда она вспоминала прошедшую ночь, ее тело вздрагивало, ощущая трепет в тех местах, где касались его руки, губы… Это была еще одна поразительная ночь. С каждой такой ночью она расцветала все больше, становилась обворожительней и искусней. Ее движения были в такт, объятия — в ритм, руки — нежней и смелей, тело — … и совершенней. Все то, чего она раньше стеснялась, расцвело в страсти и в темпераменте. Прошлой ночью Александру невольно вспомнилась Москва. Страсть Юджинии… Он думал, что никогда больше не встретит такую, как Юлия, которая у него стала последней. Самой последней и самой необыкновенной. Там.
Юлия. Она была страстная. Такой страсти он не встречал, не знал и не представлял, что она существует. Они познакомились на проводах кого-то. Первое, что он заметил, — это удивительно задранный маленький задик, вызывающе торчащий, и абсолютно детское, невинное лицо мышонка. Две полные противоположности. Такую невинность, казалось, невозможно встретить в наше время. Но она была написана на ее лице. Едва буркнув что-то ему в ответ о сигаретах — он не знал, что она курит, — которые искала, она исчезла со старыми друзьями. Они встретились позже, с препятствиями и препинаниями. Он повел ее в парк. Тонкий детский голосок раздражительно реагировал на то, что он говорил и рассказывал, она спешила и досадливо сообщала, что все знает.
Он пробовал разное и о разном. Он хотел ее удивить. Она реагировала одинаково. Казалось, этот ребенок действительно все знает. Кроме одного: трудно поверить или представить, что этого невиннейшего лица кто-то касался.
Они расстались, чтобы на следующий день встретиться снова. Он повел ее в кино. Шел американский фильм, попасть на который считалось событием. И вдруг по ходу развития сюжета она вздрогнула от чего-то и прижалась к нему. На него пахнуло таким детским мириамом, такой сладостью и таким совершенным невинством, что в голове закружилось, поплыло, в крови забурлило. И даже американские актеры не могли остудить этот жар, хотя и пытались достойно это сделать до конца фильма. Из кинотеатра он вышел, почему-то держа ее детскую руку, которую она не убрала. На его рассказы она реагировала еще более раздраженней и невнимательней. Но на следующий день встретилась с ним опять. Он балдел и пьянел, глядя, как она выходила из машины, подвозившей ее, ишла к нему, цокая на своих высоких «сабошках» (чтобы быть длиннее), с невиннейшей челкой на глазах, высокой детско-женской грудью, в какой-то плиссированной пелеринке цвета попугая и павлина, и вся улица смотрела на нее. А он прощал ей даже ненавистные, больше всего ненавидимые, обязательные опоздания. Он прощал ей даже это. Чего не прощал никому.
Он не знал, как удивить ее, и повез домой к своему другу — футбольной звезде национальной команды. Ей понравилась квартира, и она понравилась звезде. Он водил ее по комнатам, показывал кубки, грамоты, фотографии с Пеле и на чемпионате мира в Уимблдоне, групповые снимки, золотые медали чемпионов Европы, завоеванные в первый и единственный раз, где его друг забил победный гол — 1:0. Вот другом он ее удивил…
Потом они ужинали и развлекались. И тогда Александр в первый раз поразился: как она пила водку. Профессионально, легко и как само собой разумеющееся. Слабая, казалось, ручка с оттопыренным пальчиком легко опрокидывала полную рюмку, но сначала — вздыхала не по-детски, кидок до дна и нет содержимого, чуть расширенные глаза. И не отказывалась от еще. Тонким голосом говоря «спасибо». Как старые перечники, постоянно переглядываясь со своим другом, они только восклицали наперебой: «Нет, ты смотри, какой ребенок! Какое солнышко! Ласточка какая!» — «Саш, я не могу, не видел никогда таких! Это же чудо!»
Чудо пило и не спешило закусывать, во все ушки слушая россказни его друга о разных стадионах и уголках мира. Она была так увлечена, что и не помнила о нем, забыв про все на свете. Он чувствовал себя лишним и уж думал, не уйти ли, оставив ее другу, но останавливала эта невинность на лице и эта непорочность во взгляде. Он не хотел, чтобы ее кто-то имел. Она была невинна и чиста. Будь она не девушка, он бы оставил ее другу. Раз она хотела. Но, слава богу, настало время уходить, и он вынес ее из воспламеняющегося дома друга. В дверях, про-щаясь, тот сказал: «Только не испорть ребенка». Он бы и не осмелился ее коснуться.
Было половина одиннадцатого. Они шли. Неожиданно она взяла его руку и сжала пальцы. Это было удивительно, тем более не имело никакой связи с предыдущим. А разве все должно иметь связь? И он подумал…
— Ты хочешь посмотреть мою квартиру? — спросил он.
Он снимал квартиру через мост от квартиры друга. Куда привозил своих «любимых».
— А там есть простыни? — почему-то спросила она. Он едва не бросился на дорогу, под машину, но
сдержал себя. Так как, признаться, думал, что этот вечер — последний. Судя по ее отношению.
Он сдавался: он не мог удивить этого ребенка.
Ехать надо было через мост, всего два километра, и таксист с трудом согласился.
Сдерживая дыхание, он поднялся на четвертый этаж. Она была безразлична. Войдя в комнату, он включил приглушенный свет, сразу же ожидая ее возражения, чтобы свет был полный. Но она никак не отреагировала.
Спросил, что она хочет, и она взяла конфету. После конфеты она посмотрела ему в глаза и сказала:
— Мне понравился Афанасий. Его друг.
— Я рад, — сказал он, хотя не был уверен.
— Но ты — больше, в тебе что-то есть.
Он даже не представлял, что этот ребенок разбирается в мужчинах.
