Женевьева Дорманн - Маленькая ручка
Уже давно Сильвэн Шевире не чувствовал себя так легко, безмятежно, как в это июльское утро, несмотря на пробку, в которой застряла его машина на мосту Сюлли. Он опустил стекло на своей дверце, и красота Парижа, у краешка острова Сен-Луи, волнует его так, словно он только что ее открыл. Но не только красота Парижа приводит его этим утром в состояние эйфории.
Дело в том, что накануне он встретился с Дианой Ларшан на улице Верней в последний раз; он себе в этом поклялся. Из осторожности ей он, естественно, ничего не сказал. Не сказал он ей и о том, что Каролина вместе с детьми уехала в то же утро на Шозе. Диана бы могла прийти к нему в постель на улицу Бак. В лицеях каникулы уже неделю, которую Диана провела у своей бабушки в Анжу. «Поэтому я не смогла позвонить вам раньше», — сказала она Сильвэну по телефону. Вот нахалка! Можно подумать, он ждал ее звонка!
Отправляясь на улицу Верней, он воистину испытал чувство близкого освобождения. Диана объявила ему также, что уезжает завтра с матерью на юг и хочет увидеться с ним до их разлуки. Это слово, немного напыщенное, вызвало у него улыбку. Она была способна подумать, что они снова встретятся в конце лета. Он точно решил, что их разлука станет окончательной, и заранее испытывал облегчение. Летние каникулы пришли ему на помощь: в июле он избавится от Дианы в Париже, а с первых же чисел августа уедет к Каролине и детям на Шозе, где будет защищен от преследований проклятой девчонки. И потом за два месяца еще много чего может с ней произойти. Диана вполне способна позабыть о капризе, предметом которого он, к несчастью своему, оказался, и ее выбор падет на кого-нибудь другого. Насколько он ее знал, она наверняка не проведет лето, не попытавшись найти себе другого любовника. Ларшаны устраивали большие приемы в своей усадьбе в Сент-Максим, и у Дианы будет достаточно жертв. Не считая кучи праздношатающихся всех возрастов и всех мастей, шляющихся летом по Лазурному берегу в поисках симпатичной девочки-нимфоманки, которую можно было бы под себя подстелить. Сильвэн не испытывал никакой ревности, напротив. У него было ощущение, что ловушка, в которую он попал, наконец раскрывалась. Нескоро она увидит его по возвращении, эта малютка Диана, и, чтобы укрепить свою решимость, он наметил себе как можно раньше расторгнуть договор о съеме квартиры на улице Верней.
Итак, он был в приподнятом настроении, отправляясь на последнее свидание. Он рассчитывал даже позволить себе роскошь быть хоть раз с нею любезным.
Он был более чем любезен. Перспектива вскорости от нее избавиться делала ее для него менее грозной. Он даже задумался о том, не случится ли так, что в далеком будущем, когда она уже давно исчезнет с его горизонта, перестанет быть для него угрозой, он будет порой с тайным волнением вспоминать о ней. В конце концов, приключение, или злоключение, которое он пережил с этой удивительной девочкой, было из тех, что оставляет след в жизни мужчины и не забывается легко.
В те два часа, что они провели вместе на улице Верней, Сильвэн был гораздо более внимателен, чем обычно, к жестам Дианы, ее ощущениям, и полученное им удовольствие, лишенное на этот раз привкуса вины, было от этого еще более сильным. Он вел себя так, как ведут себя провожающие, довольные тем, что человек уезжает навсегда, да и отъезжающий испытывает горькое очарование своим скорым отбытием. Позднее, как раз перед тем, как за ней закрылась дверь, ему захотелось пожелать ей счастливого пути.
Почувствовав это изменение в его отношении, Диана была даже более словоохотливой. Она даже задержалась, прильнув к нему, вместо того чтобы быстренько одеться и уйти, как она обычно делала.
Она проявила любопытство: вернется ли он в августе на Гернси, чтобы купить копченую ветчину, свитеры и виски, как они делали в прошлый год, когда Сильвэн возил ее туда на лодке вместе со своими детьми? Он удивился этому вопросу, а еще больше, когда Диана спросила:
— Сколько вам будет этим летом?
— Что значит сколько будет?
Она нетерпеливо пояснила:
— Ну 17 августа, это ведь ваш день рождения? Я знаю, что вы «лев», как и я, только у меня день рождения 25 июля.
— Ну да, — сказал Сильвэн, — 17 августа мне исполнится сорок лет.
— А мне четырнадцать. Каролина сделает вам торт с сорока свечками?
Сильвэн вдруг насупился. Не столько из-за сорока свечек, упомянутых, возможно, с коварными намерениями, но потому, что имя Каролины, произнесенное в комнате, где он лежал голый рядом с Дианой, было ему очень неприятно.
— Не знаю, будет ли торт вообще, — сухо ответил он.
— О, наверняка! А может быть, еще и сюрприз… Сорок лет — важная дата!..
— Хочешь сказать, что это старость?
Она не ответила, но приникла к нему, и маленькая ручка, такая бойкая, умелая, точная, еще раз исчерпала его.
Затем он провел вечер, показавшийся ему чудесным, — в своем большом пустом доме, затихшем после отъезда детей и Каролины. Перед тем как уйти на Тротуары Буэнос-Айреса, Фафа приготовила ему холодный ужин на кухне, к которому он даже не притронулся. Ему не хотелось есть, а главное, садиться за стол. Он принял душ и в одной набедренной повязке из полотенца приготовил себе «Кровавую Мэри», вдоволь наперченную, как он любил, и отправился потягивать ее к себе в кабинет, положив ноги на стол, слушая «Ветер», песню Лео Ферре, будоражащую его, невзирая на проходящие годы. Он теперь избегал слушать эту песню в присутствии Каролины, которая ее больше не выносила, столько раз ей пришлось ее слышать. Он заездил по меньшей мере две пластинки, слушая эту песню! Пластинки стали все исцарапанные, игла проскальзывала, выплевывая слова:
Несется ветер над волной,
Смычком скользя над бирюзой,
И струны, что задел борей,
Звучат симфонией морей…
Как все-таки мило было со стороны Каролины подарить ему лазерный проигрыватель и новенькую запись «Ветра» на безысносном компакт-диске, чтобы Сильвэн мог слушать его сколько душе угодно, «у тебя в кабинете», — уточнила она.
Эта песня стала поводом для семейных шуток. Даже дети к этому подключились. «О, папа слушает «Ветер»!» — доносил Тома, вздыхая, подняв глаза к небу. Сильвэн попытался объяснить «недоумку», что это не допотопная песня («пользуюсь его словами»), как ему кажется, а очень красивые стихи с очень приятной оркестровкой. Ты только послушай:
О вы, упряжка времени коней…
И море, вспахано конями,
Блистает яркими перстнями,
А ветер, вечный коновод,
Со стоном песню подкует…
Совсем другое дело, не то что эти дебильные песни, которые слушает Тома, — с одной неустанно повторяемой фразой из-за бедного воображения, словно это нужно, чтобы понять ее смысл. Ферре, по крайней мере, дал себе труд написать нечто поэтическое, это наверняка и Аполлинеру бы понравилось!
