Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Но когда в профессионально запутанных схемах всплывает название «Geldman Capital», я все-таки немного охуеваю. На пару минут.

Потому что Лёва, сука, Гельдман — это огромная жирная и неуправляемая куча настолько грязного бабла, что я не удивлюсь, если однажды там всплывет даже какая-то максимально отбитая нелегальная порнуха.

И все это счастье — мне на голову.

Конечно, блядь, прекрасно зная, куда лезет и к кому. Потому что я, в отличие от Лёвы, играю открыто и своих теневых инвесторов за разными хитросделанными схемами не прячу.

Останавливаюсь около казино «Grand Mirage» — его детище, его личный цирк, где Гельдман дергает за ниточки. За фасадом легального бизнеса — целая сеть серых схем: обнал, фиктивные компании, подставные лица. Лёва контролирует здесь все — от охраны на входе до последнего азартного мажора, сливающего деньги за рулеткой. Я прекрасно помню, как работает все это дерьмо, а вот Лёва, по ходу, начал об этом забывать.

Придется напомнить.

Я выхожу, поправляю рукава пиджака и направляюсь к дверям.

Внутри тепло и пахнет деньгами. Охрана у входа сразу меня «ведет», напрягается. Я здесь не просто гость, которого можно пустить дальше.

— Вадим Александрович, — один из них делает шаг вперед, преграждая дорогу, но без явной агрессии. — Лев Борисович вас ждет.

Конечно, ждет. Он всегда что-то знает раньше, чем должен. Меня это не удивляет, но слегка раздражает. Не люблю играть вслепую, а Гельдман как раз только так и играет. Чертовски хорошо, нужно отдать ему должное, раз до сих пор не присел и не сдох. Поэтому я приехал без предупреждения, прекрасно отдавая себе отчет в том, что в данный момент Гельдман меня опережает — на шаг или на два, не суть важно. В данном вопросе нет смысла продолжать играть «в темную».

Мы идем через основной зал. Глаза привыкли к полумраку, к вспышкам света над игровыми столами. Здесь всегда одно и то же — азарт, деньги, скучающие богачи и охотящиеся женщины.

Я не замедляю шаг, не смотрю по сторонам. Я пришел сюда не за этим.

Дверь в закрытую ВИП-зону открывает совсем другой мир. Без суеты и без толпы. Здесь все слишком спокойно и подчеркнуто роскошно. И в центре этого мира — Лёва, сука, Гельдман.

Он ждет меня, развалившись в кресле, как всегда, со стаканом виски в руке и с рожей человека, который понимает собственную безнаказанность. И улыбается так, будто мы старые приятели, встретившиеся в дорогом клубе, чтобы попиздеть о прошлом, когда трава была зеленее, а «кролики» — жирнее.

— Вадик, дорогой мой человек, — тянет Гельдман, чуть подаваясь вперед, — ну вот зачем этот пафосный налет? Зашел бы нормально, по-человечески, после звонка, я бы тебе цыганский табор на входе организовал, девочек всяких, голых и длинноногих.

Я не отвечаю и вообще никак не реагирую. Просто присаживаюсь в кресло напротив, закидываю ногу на ногу и выдерживаю паузу.

— Как дела идут, Вадик? Выпить не предлагаю, ты у нас трезвенник.

— Да я бы с тобой в одном поле срать не сяду, не то, что бухать в одной комнате, — лыблюсь совершенно беззлобно, но абсолютно спокойно и без трагического надрыва.

У нас с этим «кадром» такая общая история, что я от нее лет десять отмывался. Серной кислотой.

— Взрослый вроде стал, заматерел, а хорошие манеры так и не выучил, — журит Лёва, но тоже без обиды. — Приходишь без приглашения, старшим грубишь. Зачем пришел — не рассказываешь. У меня тут гадалки случайно нет, чтобы раскинула, чем обязан. Вопросы какие-то, наверное, задавать будешь?

— У меня, Лёва, вопросов к тебе давно никаких нет. У меня есть информация.

Гельдман с интересом наклоняет голову. Он бы не был собой, если бы не пытался просчитать, сколько козырей у меня на руках.

— «Санкрист», Лёва.

Он ненадолго замирает. Стакан с виски застывает в его пальцах на секунду дольше, чем следовало бы. Но он быстро берет себя в руки и делает вид, что не понял.

— О, интересная тема. — Делает вид, что не при делах. — Только, Вадик, я не играю в иностранные игрушки.

— А твои деньги — играют, — спокойно парирую я.

Он ставит стакан на стол, откидывается в кресле и хмыкает.

Хозяин жизни. Один из немногих людей, кому мне каждый раз хочется втащить вот прямо от всей души и сердца, чтобы умылся кровавыми соплями. Иммунитет на эту гниду за двадцать лет у меня так толком и не выработался. Вот поэтому в свое время сразу открестился от карьеры политика — там таких «Лёв» вагон и тележка. У меня терпелка лопнет, каждой твари руку жать и улыбаться.

— Вадик, дорогой, ну ты же сам знаешь, как устроен мир. Везде схемы, везде посредники. Я не первый и не последний, кто через кого-то гоняет деньги. Разве ты сам никогда не пользовался удобными возможностями?

— Нет, Лёва. Я играю открыто.

— Верю, верю… — с ухмылкой тянет он. — Поэтому ты здесь, в моем казино, а не в суде и не в налоговой? Давай честно, Вадик, мы оба не святые.

Я наклоняюсь вперед, касаясь пальцами лакированной поверхности стола.

Так, чтобы лучше видеть его сытую морду.

— Разница между нами, Лёва, в том, что я знаю, когда остановиться. А ты — нет.

— Да где бы ты был, малыш, если бы старый мудрый Гельдман тебя уму-разуму не научил. Вадик-Вадик, по живому режешь. Я же тебя как родного сына любил.

Сына, блядь.

Лёве пятьдесят стукнуло в прошлом году. Да и выглядит он явно получше всех своих одногодок. Не был бы такой сукой, я бы его даже уважал за то, что держит себя в руках, не заплыл жиром и в тонусе.

— Давай только без этого цирка, Лёва. Я к тебе не за ностальгией пришел. И отцом ты мне никогда не был. Мы оба знаем, нахрена я здесь.

— Заматерел Вадик — это все понятно. А за базар ответишь? А то, говорят, ты борзеть сильно начал. Плечи развернул, тут прижал, там отжал. Людей нормальных из разных правильных рабочих процессов выдергиваешь. Кушать всем хочется, дорогой мой. Не у всех же жопная чуйка на бабло, как у тебя.

Он слегка прищуривается, и тоже наклоняется. Трет подбородок, где у него глубокий уродливый шрам.

— Юрку Завольского зачем-то обидел, — прищелкивает языком. — Чем тебе человек помешал?

— Да я его пальцем не тронул. — Растягиваю рот в издевательской улыбке. И уже откровенно стебусь: — Зуб даю, Лёва.

— Ох уж этот непуганый молодняк — как нехуй делать правильного человека в землю уложить.

— Ох уж эта непуганая старая гвардия, — подхватываю и развиваю, — только прижал — и сразу инфаркт.

— А Серегу Таранова…

Я просто слегка прищуриваюсь — и Гельдман захлопывает пасть. Даже типа извинение какое-то корчит на роже.

— И чего я тебя, сучоныша, тогда не грохнул, а?

Гельдман смеется — он реально жалеет, что я тогда не сдох.

Я тоже улыбаюсь. Мысленно благодарю за урок на всю жизнь.

— Вы пока маленькие — такие потешные, — продолжает упиваться, как он сам свято верит, игрой на моих нервах. — А как вырастаете — от рук отбиваетесь, старших уважать перестаете.

— Тебе мои отели зачем понадобились, Лёва? — возвращаю разговор на правильные рельсы. Так он долго языком чесать будет — попиздеть Гельдман любит.

— Так не твои еще, Вадик, не твои… — цокает языком. — И вообще — доказать бы надо сначала, а не предъявы кидать.

— Не пизди, Лёва. Если бы я хотел играть в загадки, то пошел бы в шахматный кружок, а не к тебе. Давай без наебалова. Мы же договаривались — я в твой огород не лезу, ты — в мой. Я правила не нарушаю, а ты меня поиметь решил — левые деньги заводишь через хуй знает что, инвесторов каких-то мутных суешь, моих непуганых янки беспокоишь.

Гельдман усмехается, но взгляд у него уже другой, настороженный.

Смотрит на меня и впервые за долгие годы вспоминает, что я — это не только дорогие костюмы и легальный бизнес. Я с ним могу не «выкать» и пафос свой рабочий снять, побазарить тоже запросто, если по-другому до него не доходит.

— Вадик, ты же умный человек. Ты же знаешь, что все мы — просто шестеренки в механизме…