Будешь моей (СИ) - Романова Наталия

Олега словно броневик на огромной скорости снёс, отправив в космическое пространство, где ни кислорода, ни температуры пригодной для жизни. Ничего, лишь всепоглощающее отчаяние такой невероятной силы, что сдохнуть в корчах стало бы милостью.

– Что ты сказала? – прохрипел он, глядя на Маську.

– Сегодня… лично убедился… – повторила она, отступая спиной мелкими шажками к кровати, прикрывая рот рукой, в ужасе распахнув глаза.

Не понял, не уловил тот момент, когда вцепился мёртвой хваткой в плечики Маськи – наверняка останутся синяки, но прямо сейчас похрену, – впился взглядом в голубые, распахнутые в страхе глаза, чувствуя, как ходят желваки на его лице, дёргается кадык и, кажется, крошатся зубы.

– Что ты сказала? – повторил он фразу, будто забыл остальные слова.

Впрочем, забыл. Вылетело всё здравое из головы, осталась зияющая пустота и злость, помноженная на ревность такой силы, что впору рельсы в узел связывать одним движением ресниц.

– … У-убеди-и-ился, – выдохнула Маська. – Ли-лично…

– Лично, значит, – прорычал Олег.

Поднял за плечи хрупкую фигурку, переставил к кровати, покорно висящую в его хватке. Отпустил руки, но лишь за тем, чтобы впечатать в себя, вдавить, размазать по своему телу, как прямо сейчас были размазаны его чувства.

От тепла Маськиного тела, запаха, который ударил в нос – такого до боли знакомого, чистого, концентрированного прямо сейчас, – сбившегося дыхания, доносившегося до слуха, член мгновенно встал. Налился донельзя, добавив в крошево в черепной коробке животную похоть.

Убедился, значит… Убедился, сука!

Он несколько раз толкнулся членом в девичий живот. Почувствовал, как непроизвольно качнулись бёдра ему навстречу.

Поднял Маську, сразу же опустил на кровать, подмяв под себя. Упёрся одной рукой в жёсткий матрас, чтобы не раздавить, второй хаотично, нервно водил по распластанному телу.

Дёрнул сорочку с вышивкой этой дебильной вверх, оголяя одним движением до самых подмышек. В глазах потемнело от открывшегося вида: тонкая талия, плоский животик с дрогнувшим пупком, груди – налитые, упругие, большие для хрупкого телосложения, со светлыми, аккуратными сосками.

Прошёлся языком по шее, впитывая не только вкус, запах, но и вибрации воздуха вокруг. Впился зубами в сосок, одновременно удерживая Маську, не позволяя вывернуться, отодвинуться хотя бы на миллиметр.

Моя, – стучало в голове грёбаным рефремом.

Моя, моя, моя!

Моя, чтобы черти драли того, кто решил иначе. Моя!

Опустил руку между ног Маськи, одновременно отодвигая коленом, опускаясь своим телом между, окончательно придавливая. Не дёрнется, не хватит силёнок.

Влажные женские трусики лишили последней крупицы разума, если она и оставалась в бушующем, протестующем, алчущем мужском организме.

Да Маська текла, как похотливая кошка. Хотела ничуть не меньше. Хотела до вязкой смазки, которая растекалась по её белью, пальцам Олега, покрывалу.

– Что, не удовлетворил женишок? – прохрипел он, глядя в голубые с поволокой от желания глаза. Он знал этот взгляд, помнил его, сходил с ума.

Это его девочка. Его. Чувственная, податливая, чутко отвечающая, всегда реагирующая на его прикосновения. Безотказная, потому что ей тоже в радость.

– Не удовлетворил, спрашиваю? – прорычал, врезаясь пахом в промежность, имитируя древние, как сраный, несправедливый до корчей, мир.

Одним движением стащил с Маськи трусы, вторым высвободил собственный член, готовый лопнуть или кончить через пару секунд, настолько накрыла откровенная, алчущая похоть.

Впился в приоткрытый, сладкий до одури рот поцелуем. Сразу, без раздумий и приглашения, врезался языком, устанавливая свои правила.

Хватал, прикусывал, таранил, не позволял вдохнуть, выдохнуть, прийти в себя. Игнорировал слабые попытки оттолкнуть. Не в этот раз, Маська, не в этот.

Направил член между влажных, скользких складок. Вошёл резко, сразу на всю длину, не церемонясь, не позволяя привыкнуть, повинуясь лишь собственному порыву – эгоистичному, наглому, жадному.

Поймал ртом сдавленный стон, не позволяя звуку изо рта Тины повиснуть в воздухе. Обхватил её колени, дёрнул наверх и начал с силой вколачиваться, теряясь в мороке собственной страсти.

Да, да, да, вот так… вот так… так..

– Моя, моя, моя, – шептал он хрипло, между алчущими поцелуями.

– Моя, моя, моя, – рычал в такт каждой фрикции.

– Моя, моя, моя, – утопал в податливых движениях женщины под ним.

Его женщины.

Оргазм оглушил, обездвижил, лишил зрения, слуха, заставил воспарить над двумя вспотевшими телами на узкой кровати.

Одно женское. С задранной сорочкой, ногами, обнимающими его за талию, предоставляя себя в полнейшее пользование. Второе мужское. Со спущенными до середины бёдер джинсами, пятном от выступившего пота на футболке.

Олег ловил членом отблески оргазма Тины, чувствовал ритмичные сжатия, которые постепенно утихали. Пару раз лениво качнулся, выдохнул, закрыл глаза, улыбнулся совершенно счастливо, беспардонно, как никогда в жизни.

– Люблю тебя, Мась, – проговорил он.

Завалился на бок, потянув за собой расслабленную Тину.

Глава 24. Тина

Накануне жену Василия отвезли в роддом, на дородовое, обещали, что родит через неделю, не раньше, но родила она в ту же ночь.

Василий умчался в райцентр со всем необходимым. Отец, тётя Тоня, Саша и неразлучные Акулина и Мирон отправились в дом к молодым родителям, приготовить то, что не успели, не рассчитали.

Мы с Ангелиной и Фокием остались на хозяйстве, что меня, откровенно говоря, радовало. Занимаясь делами вне бдительного отцовского ока, я могла расслабиться. Предаться своим мыслям, отнюдь не радостным.

Олег здесь…

Здесь, на расстоянии всего в семнадцати километров от меня.

Руку протяни, и он твой!

Калугин. Он Калугин… Странно, я знала его фамилию, но никогда не соотносила с Калугиными, которые жили в Кандалах испокон веков, кажется, даже строили это село. Распространённая фамилия, почти как Ивановы или Петровы.

Внутри всё вибрировало, клокотало от щемящей радости, ведь я искренне верила, что больше никогда не увижу его, не почувствую запах тела, не зароюсь пальцами в непослушные волосы на макушке, не поцелую, но увидела.

Почувствовала, зарылась, поцеловала, вкусила запретный плод.

Радость приходилось душить в зародыше, лишнее это, совершенно пустое.

Я могла встать и уйти в любой момент. Могла отказать Митрофану, могла послать отца куда подальше. Сжечь все мосты, никогда не вспоминать о собственном детстве, о сватовстве с вдовцом своего толка и согласия. Обо всём забыть, вычеркнуть из жизни.

Начать с чистого лица с человеком, которого люблю.

Могла! И никто бы меня не стал останавливать, осуждать, ограничивать. Я сама себе лучший ограничитель.

Отец ни за что не отпустит со мной Гелю, тем более, если узнает про Олега – беспоповца, пусть он религиозен не сильнее фонарного столба.

А Олег никогда не станет тем человеком, которому я могла верить. Ведь ничего не изменилось, ни капельки!

Яна по-прежнему беременна, у них будет ребёнок, малыш, который ни в чём не виноват, одинаково нуждающийся в маме и папе. Папе, который рядом, а не носится от жены к любовнице и обратно, кидая под каток людского осуждения ту и другую, и ребёнка за компанию.

Поэтому мне нужно было сосредоточиться на своём будущем с Митрофаном. Познакомиться поближе с его детьми, сестрой, племянниками, подготовить Гелю к переменам в жизни. После затворничества в отцовском доме, почти мирской уклад жизни Митрофана будет ей непонятен. Она всего лишь десятилетняя девочка, не знающая, что мир – он разный.

– Собирайся, в магазин надо, – выдернул меня из мыслей Фокий. – К выписке продуктов купить, к Василию завезти.

– Я тоже хочу в магазин! – взвизгнула Геля, появившаяся, словно из-под земли.