Жестокие игры мажора (СИ) - Демина Маша

Я хочу подшутить над стервозным подколом Ведьмы на счет моих прекрасно сложенных мышц, но видеть ее такой растерянной — бесценно.

— Что это такое? — шепчет она, прослеживая кончиком пальца контуры плотных шрамов.

— Ожоги от сигарет.

Ее лицо искажает гримаса, а глаза наполняются темным ужасом.

— Кто это с тобой сделал?

— Отец, — сухо отвечаю я. — Мне было четыре года. Он пьяный затушил об меня сигарету за то, что я разбил кружку и разбудил его. Когда я заплакал он прижег еще раз. Больше я не плакал.

23.1

Алиса сидит неподвижно. Ее глаза блестят, и я не уверен, что причина этих слез – мое признание. Словно в ее голове всплыло плохое воспоминание, не имеющее никакого отношения ко мне.

— Сколько раз он делал это с тобой? — тихо шепчет Алиса, изучая выражение моего лица, пока ее ладони продолжают осторожно скользить по моим шрамам.

— Не считал, — я подцепляю прядь ее длинных волос и пропускаю сквозь пальцы, добавляя слишком безразлично: — Перестал считать, когда на плечах не осталось здоровой кожи.

Первые крупные капли срываются с ее густых ресниц. Я беру Алису за подбородок и вытираю большим пальцем мокрый след на ее щеке, но она отворачивается.

Блядь.

— Я не хотел тебя расстраивать.

Алиса поднимает на меня взгляд стеклянных глаз.

— Почему люди становятся такими жестокими? Ты же был совсем ребенком… За что? — ее голос похож на скрип. — Как он мог?

Какого-то черта ее слезы затрагивают странную часть меня.

— Не плачь. Этот человек не стоит слез.

Алиса хмурит брови.

— Я плачу не из-за твоего отца, Илай. Я просто злюсь. Злюсь из-за того, через что ты прошел в таком маленьком возрасте.

Я вытираю еще одну слезу с ее щеки.

— Не нужно меня жалеть.

— Я не жалею. Просто… просто я понимаю, каково это – терпеть жестокость от взрослого.

Алиса убирает руки от моих плеч и вытирает новые капли слез со своего лица, будто они причиняют ей боль и в равной степени раздражают.

Я наблюдаю за ней, осознавая один не самый лучший для меня факт. Алиса становится исключением из всех моих правил.

Хотя бы потому,что она – первая девушка, с которой мне хочется разговаривать.

Да блядь. Я рассказал ей то, что не находил смысла рассказывать даже своим друзьям. И это первый человек, которому я позволил коснуться своих увечий добровольно.

— В каком возрасте ты получила свои шрамы?

Алиса задерживает дыхание, пронзает меня своим взглядом… и черт бы побрал эти пронзительные голубые глаза.

Она думает над тем, что ответить. Я вижу это. Но заставляю себя быть терпеливым.

— Мне было четырнадцать, — едва слышно произносит она, будто ее тошнит от одной мысли об этом. — Это следы от ремня.

Твою мать.

— Кто это сделал с тобой?

Я не хотел, чтобы мой голос прозвучал так угрожающе, но ничего не могу поделать с уродливым чувством, расползающимся в груди. Оно в равной степени сбивает с толку и раздражает, потому что, кем бы этот человек ни был, я хочу уничтожить его.

— Моя опекунша. Она и раньше проявляла ко мне жестокость и продолжала делать это после, — Алиса приглушенно фыркает. — Но в тот день стерва превзошла себя. Я не могу забыть эту боль, — она нервно облизывает губы, добавляя уязвимо: — Я потеряла сознание от боли, но последнее, что я помню, это еще один жестокий удар и грубое обвинение.

В груди вспыхивает огонь, и мне приходится стиснуть челюсти, чтобы не выдать злость, вибрирующую в каждой мышце моего тела.

— Что ты сделала?

Я знаю. Им всегда нужен повод. Малейшая зацепка, чтобы выместить свое уродство на того, кто слабее. Доказать свое превосходство. Хотя бы таким путем. За счет унижения и боли.

Алиса опускает взгляд и, издав вымученный смешок, произносит спокойно:

— Ничего. Она просто решила, что я украла ее деньги.

Как банально. И это опять же пиздец как злит меня. Но вместо того, чтобы позволить этому блядскому чувству показаться наружу, я запускаю руку ей под блузку и касаюсь спины, там, где видел следы. Они гладкие на ощупь, но слыша, как сбивается ее дыхание, я понимаю: для нее они острые, как чертовы шипы. И все же она не просит меня убрать ладонь.

— А ты этого не делала, — озвучиваю очевидный факт, скользя пальцем по линии ее позвоночника.

От этого движения Алиса сильнее сжимает мои плечи, а потом просто качает головой.

— Она нашла их через неделю в своем шкафу. На полке под одеждой.

Я поднимаю вторую руку и провожу пальцем по скуле Алисы, вынуждая посмотреть на меня.

— Почему ты жила с опекуном?

Ее глаза вспыхивают от эмоции, которую она не успевает спрятать. В ней есть тайный смысл, который Алиса не готова мне раскрыть.

— После смерти бабушки опеку надо мной взяла двоюродная тетя.

Я прищуриваюсь из-за ее уклончивого ответа.

— А что с твоими родителями?

Алиса сглатывает и теперь просит меня убрать ладонь от шрамов, словно мои прикосновения рассеивают ее разум. Я уступаю и убираю руку. Она тут же начинает зудеть, потеряв тепло нежной кожи.

— Мама умерла. Папа в тюрьме. Я почти не помню их.

И судя по кратким ответам и тому, как изменилось ее дыхание, — она помнит.

Я задумчиво провожу пальцами по своему подбородку.

— Это как-то связано с твоей фобией воды?

Алиса смотрит на меня широко раскрытыми глазами. И сейчас я отчетливо вижу в них страх, даже если она не отдает отчет тому, что я читаю эмоции, написанные на ее испуганном лице.

— Я… Э… Я не знаю, — ей становится тяжело дышать. — Хватит на сегодня откровений.

Алиса предпринимает попытку слезть с коленей, но моя ладонь обхватывает ее стройное бедро и сжимает, удерживая на месте.

Я наклоняю голову, наблюдая за дальнейшей реакцией Алисы.

— Чего ты испугалась?

— Я не испугалась. Я просто ни с кем не говорила об этом.

Она затихает, и мы снова играем в гляделки, пока Алиса не отворачивается от меня, насколько ей позволяет моя хватка.

Она берет короткую паузу, прежде чем вываливает своих демонов мне на блюдечко.

— Иногда мне снится сон. Один и тот же. Я не знаю, что является причиной этих кошмаров, но каждый раз я вижу уродливую руку, которая топит меня, и слышу его голос…

Это не сон. Она помнит. Самое ужасное, что разум пытается затолкать воспоминания в самый темный угол. Но иногда мы оказываемся в этом углу и всплывает то, что когда-то мозг предпочел забыть.

— Только не говори никому, пожалуйста.

— Посмотри на меня.

Не сразу, но Алиса делает то, что я прошу.

— Ты не должна стыдиться этого. Плохие вещи случаются с нами. И в этом нет ничего постыдного.

Она делает прерывистый вздох.

— Я пытаюсь не стыдиться, но это сложно, — еще одна тихая слеза соскальзывает из ее невинных глубоких глаз. — Общество не очень любит дефекты. Поэтому мне не нравится выделяться. Существовать в тени всегда проще. Безопаснее. Тебя не видно, тебя нет, а значит, не в кого тыкать пальцем.

Ей не нравится выделяться. Но она выделяется. Хочет сама того или нет. Она выделяется.

Я тоже заметил ее. На той вечеринке. Ее длинные светлые волосы. Большие невинные глаза. И скромность, которая светилась вокруг нее невидимым ореолом.

В голове всплывает разговор, который я начинаю ненавидеть…

— Определишь на глаз девственницу?

Парни прыскают со смеху:

— Да Багира по запаху ее учует.

Я лишь небрежно поджимаю плечом.

— В легкую.

Акмал скалится.

— А как докажешь?

— Ой, бля, на понт хочешь взять?

— Почему хочу? Беру. Докажешь – я торчу тебе бабок, не докажешь – отдаешь мне свою тачку.

— Дай мне пару часов.

Я встряхиваю головой, выбрасывая это роковое воспоминание на хрен.

— Знаешь, что я скажу тебе Ведьма? — я сжимаю ее бедро грубее и втягиваю носом воздух. — К черту их всех.