Солнечный ветер (СИ) - Светлая Марина

— Данька, тебе и правда лучше лечь. Полдня на ногах же.

— Дань! Ты и без кофе до двух ночи то книжки читаешь, то в стратегиях своих сидишь. Вечер уже, а день был насыщенным, да?

— Да, — уныло кивнул мальчик и глянул на Назара. — Пока, пап!

— Пока, — махнул ему рукой тот, а потом, видимо, исполнившись смелости, ибо дите смотрело на него почти как на супергероя, быстро шагнул к нему, наклонился и снова поцеловал в лоб. Как в первый их вечер. — Дуй отдыхать.

Пока Данька ковылял по лестнице, причем явно преувеличивая и замедляя ход, Милана помалкивала, но едва услышала, как наверху за ним закрылась дверь, посмотрела на Назара, и глаза ее в самом буквальном смысле метали молнии.

— Будь добр в следующий раз предупреждать о своих визитах, — рыкнула она.

— Я бы предупредил. Но говорить со мной по телефону ты не хочешь, а на сообщения не отвечаешь.

— Извини, ты не центр Вселенной, а я была занята.

— Я сегодня это заметил. Больной ребенок остался дома один.

— И тебя сюда привело чуткое родительское сердце, — насмешливо проговорила Милана.

Заткнула. Все, что он имел сказать, застряло в горле.

Он с усилием проглотил. И выпалил:

— Я уже говорил, что хочу с ним общаться. Не знал, что ты не восприняла всерьез.

— Я не вижу, чтобы ты это воспринимал всерьез. Это больше похоже на забаву с твоей стороны. А он не котенок. Как бы он ни хотел казаться взрослым, он еще ребенок, и я вовсе не желаю, чтобы он однажды повзрослел из-за того, что ты — наиграешься!

— Я не играю! — едва сдерживаясь, чтобы не заорать, горячо возразил Назар. — С чего ты вообще взяла, что я с ним играю?! Он же живой! — сдулся, опустил глаза и медленно, тихо добавил: — Славный такой, про макет корабельный рассказывал…

— Где взял — рассказывал?

— Угу.

— А рассказать о том, что ему подарил папа — нечего. Поэтому умерь свой пыл. Я не запрещаю тебе с ним общаться, но это не значит, что ты можешь приходить в наш с ним дом и заводить свои порядки.

— Да не заводил я никаких порядков! Это вообще случайно произошло. Я позвонил в дверь, Данила открыл. Я накормил его супом. Что здесь такого, Милана?

— Я просто хочу знать, когда ты приходишь в мой дом!

— Я не в твой дом пришел, а к Даньке! Потому что это мой сын! И учти, что в ближайшее время я намерен это узаконить.

— Хватит! — рявкнула Милана. — Мне надоело с тобой препираться. У меня и без того был тяжелый день, чтобы еще и причуды твои терпеть. Может, уйдешь наконец?

— Да какие, к черту, причуды, я к ребенку пришел! — прорычал в ответ Назар, дернувшись к ней, и как-то так вышло, что в мгновение оказался с ней лицом к лицу. И глаза в глаза — отчего окатило жаром. Какое в них полыхает пламя, он совсем позабыл. И зашептал, только бы не кричать, только бы не загасить это пламя: — Я уйду, но учти, что приду завтра. И лучше бы тебе читать мои сообщения, чтобы потом не закатывать истерик, понятно?

— Кто бы говорил!

— Ну мое красноречие тебе никогда не нравилось.

— О да! Ты был мастером делать из меня дуру.

— Да не делал я из тебя дуру, я тебя… — Шамрай осекся и резко отвернулся. Сердце бабахнуло в висках, а когда на глаза попалась початая бутылка коньяка, стоявшая на барной стойке, он уже не думал. На мгновение она показалась спасением от того, куда он их загнал, чуть не сказав то, что действительно хотел сказать. Дернулся к бару, вытащил бутылку, открутил крышку и плеснул в эспрессо. А после сунул Милане в руки и рявкнул: — На-ка. Раньше тебе помогало.

И с этими словами ломанулся в коридор.

Еще через мгновение за ним захлопнулась дверь, а он оказался в приглушенном свете лестничной площадки. Здесь было прохладнее, чем в квартире, и вместе с тем сыро, будто бы недавно мыли полы. Пол под ногами — волглый. И стены — под пальцами ладоней, которыми он уперся в ближайшую, пытаясь прийти в себя — тоже волглые. А еще стоял едва уловимый аромат Миланкиных духов, отчего его попытки протрезветь становились тщетными. Она ведь прошла здесь всего несколько минут назад. Еще не выветрилось. Из него за четырнадцать лет не выветрилось, а из подъезда, в котором она живет — как?

Лифт пришел быстро. На улице стало легче.

Домой не поехал. Вернулся в офис. Потому что дома его одолевали бы мысли, затаскивающие в воронку бесконечных метаний от себя и к себе, а в «Фебосе» кипучую энергию хоть как-то можно было применить в дело. И не думать! Не думать о том, что почувствовал в ту секунду, когда оказался с Миланой на таком небольшом расстоянии, что слышал, как она дышит ему в лицо. И духи ее слышал. И как она злится — физически ощущал. И будто бы снова оказался за шаг до того, чтобы сгрести ее в медвежьи объятия, чтобы каждую косточку ее ощущать, и целовать, как на кухне дяди Стаха в усадьбе в то утро, когда у них началось. Только тогда они не ссорились. Задирались шутя, но слишком похоже. Она когда-то говорила, что он ей не нравится, да ведь если не нравятся — так не целуют?

Пускай. Может быть, и не нравился.

Но Милана любила его.

А он — ее.

И хотел так сильно, как никого ни до, ни после ни разу. Да он и сейчас ее хотел едва ли меньше… какое там меньше? Мир ему застила. С ума сводила. Душу ему вынимала и встряхивала, будто бы та — какая-то безделица. И все спокойствие прошедших лет — псу под хвост. Запретить себе думать на расстоянии и запрещать себе вспоминать вблизи — не одно и то же.

Стихийное бедствие, а не женщина. Крышу рвет так, что не удержать.

Нет, он пытался. Просидел в офисе до полуночи, переделал кучу дел. А когда вернулся домой, принял душ и позволил Марте свернуться клубочком в ногах, едва влез под простыню, пытаясь уснуть, то лишь только прикрыл глаза — и снова перед ним засверкал злой, окатывающий презрением взгляд девушки, которую он когда-то своей пацёркой звал.

Назар хохотнул сквозь плотно сжатые зубы и шумно выдохнул. Пошарил по кровати рукой, нашел поблизости трубку. Развернул приложение мессенджера и улыбнулся. Сообщения, отправленные пару дней назад, наконец-то были прочитаны. Несколько секунд он пялился на экран, определяясь для себя, что дальше. И вдруг понял, что не так уж и сложно принять решение. В конце концов, он ничего не теряет, потому что потерял уже давно. Слишком давно, чтобы помнить, если это не имело значения. Но имело, ведь он все-таки помнил.

Шамрай вошел в чат и быстро, чтобы не сомневаться, набрал:

«А Данила очень похож на тебя. Такой же красивый и смелый».

13

Эту умопомрачительную истину Милана прочитала следующим утром. Привычно хмыкнула, но удержала себя от ответной сентенции. Чем меньше она будет с ним общаться, тем меньше будет поводов для скандалов. Терпеть его придется, ради Даньки — придется, и с этим она смирится. Но это вовсе не означает, что Назар должен стать частью ее собственной жизни. Дружить им точно не обязательно. Отец года из него не выйдет, а воскресный, может быть, и получится. В конце концов, Даниле это нужно.

В остальном — каждый сам по себе. Как они и были все эти годы. Каждый. Сам. По себе.

Слишком давно все закончилось, и чтобы справиться, ей пришлось вычеркнуть, выбросить, забыть.

А потом вдруг оказывается, что он помнит про коньяк. Такая мелочь, а он помнит.

И заставляет ее вспомнить.

Тогда, много лет назад, она грохнулась в обморок. Ей привычно, а Назар перепугался, и первое, что она увидела, едва пришла в себя — его шальные глаза и совершенное непонимание, что ему делать.

«Может, врача?» — допытывался он.

«Ну какой врач, — улыбалась она в ответ бескровными губами, — обычное дело. Коньяк есть?»

Назар кивнул, умчался на кухню и через мгновение уже показывал ей бутылку «Реми Мартен».

«Подойдет?»

«Где ты его откопал в вашем селе?» — удивилась Милана.

«У дяди Стаха умыкнул»…

Милана сердито отбросила телефон и решительно выбралась из постели. Не хватало еще впасть в ностальгию. Подумаешь, хорошая память у человека. Бывает.