Кэтрин Куксон - Слепые жернова
– Попили бы сперва чаю.
– К черту чай!
Впервые она услышала из уст Дэвида ругательство. Это говорило о степени его расстройства. Она проводила их взглядом, сложила руки на коленях и приготовилась ждать. Не прошло и нескольких минут, как из-за стены раздались приглушенные голоса.
Еще через пять минут она обернулась на кухонную дверь. К ее изумлению, там стоял Джон, один.
– Я оставил его там, – объяснил он, указав на стену. – Он пытается усмирить бурю. Вряд ли из этого выйдет толк. Ты была права. – Он наклонился к ней, уперся ладонями в колени и тихо спросил: – Ты действительно ляпнула, что всем нам следовало бы искать развлечений у Мэгги Конаман?
Она отвела глаза и, немного помедлив, ответила:
– Что-то в этом роде.
– И правильно сделала.
Она не поверила своим ушам. Он широко улыбался.
– Этой своей репликой ты произвела фурор. Что самое забавное… – Он погрозил ей пальцем. – Я много раз стоял всего в одном шаге от того, чтобы именно так и поступить.
Она опять потупила взор и увидела его огромные ботинки. Они были начищены до блеска. Джон очень заботился о своей внешности. Саре нравилась эта его черта. Даже если он просидит без работы десяток лет, то не опустится и будет по-прежнему выглядеть молодцом. Удивляясь, почему в критический момент ее посещают такие необязательные мысли, она услышала его слова:
– Знаешь, некоторые думают, что образец властности – это твоя католическая Церковь. Может быть, так оно и есть, но ноздря в ноздрю с ней идут баптисты, вроде моей матушки. Лицемеры, каких мало: осуждают пьянство, а сами варят то еще пивко. Да, я говорил, что мне оно как мертвому припарки, но я – случай особый… Если хочешь знать, в свое время я верил в Бога. Но запрет курить, пить, браниться, упоминать имя Господне всуе, читать по воскресеньям что-либо, кроме Библии, играть по воскресеньям на пианино что-либо, кроме гимнов, – все это рано отвратило меня от Бога, от часовни, от праведной жизни. Но, даже если бы этого не случилось, кроватный валик между ней и отцом все равно повлиял бы на меня в том же направлении.
– Что?… – Она не поспевала за ходом его мысли. – Что еще за валик?
– Факт есть факт. После рождения Дэвида был положен конец… словом, этому. Так выразилась она сама. Мне тогда еще не было пяти лет, но я помню, словно это случилось вчера, как однажды почему-то вылез из кровати и выглянул из своей спальни. Она стояла на лестнице в ночной рубашке и повторяла: «Я больше не желаю этого». Слово это на много лет засело мне в голову. Только в десять лет я узнал, что она имела в виду, а в тринадцать проведал про валик. Дело было в первый отцовский День перемирия. Как ты уже знаешь, он по этому случаю всегда набирается. В тот раз он сказал мне, проливая слезы, как ребенок: «Пройти всю войну и вернуться к валику – разве это справедливо?»
Сара опустила глаза. Она была смущена, словно услышала что-то неприличное, а неприличные разговоры никогда ее не привлекали.
– Она жестокая женщина. Да, я говорю так о родной матери. Узколобая, жестокая и, как все подобные особы, зловредная. Мэй тоже вредная, но хотя бы не такая узколобая. Знаешь, Сара?… – Он продолжал склоняться над ней, упираясь ладонями в колени, и она опять подняла глаза. – Ты отвесила всем нам звонкую оплеуху. Всем нам: Дэну, отцу, Дэвиду, мне. Да, и мне. Ведь сколько раз меня так и подмывало сказать ей то же самое, что сказала ты! Смешно! В округе мы слывем сплоченной семейкой, однако каждый по-своему ненавидит ее. Не пугайся моих слов! Что за грустный вид? Взбодрись! Сегодня ты не ударила в грязь лицом, тебе ли грустить?
Он наклонился еще ниже и перешел на шепот:
– Когда ты печалишься, у меня сердце не на месте. Сара, Сара…
Он собирался погладить ее по щеке, но она отпрянула и еле слышно произнесла:
– Нет, не надо. Не надо.
– Хорошо.
Он выпрямился, взглянул на нее еще разок и отвернулся.
– Увидимся, – бросил он напоследок.
Она обессиленно откинулась в кресле. Сердце отчаянно колотилось о ребра. Почему ему обязательно нужно к ней прикасаться? Все бы обошлось, если бы не его прикосновения…
Когда сердцебиение унялось, она стала обдумывать его слова. Значит, оплеуха? Нет, удар, разрушивший дом. Очень возможно, что, прояви она сдержанность, инцидент исчерпался бы сам собой, истинные чувства сменились бы показными, и жизнь пошла бы своим чередом, внешне вполне дружелюбная… Теперь этому не бывать. Она нанесла удар сразу по двум домам; в ее собственном доме последствия разрушительного удара переживали одновременно Дэвид, Дэн и Джон, а свекор стоял среди двух куч обломков одновременно. В соседнем доме единственной пострадавшей была Мэри Хетерингтон – никто из мужчин ее семьи не собирался разделять ее горе. Эта истина не вызывала у Сары желания торжествовать, ибо она догадывалась, какую боль испытывает несчастная.
6
Сара чувствовала себя отвратительно. Ее тянуло к Дэну, она хотела помогать ему, как всегда, однако знала, что даже если наберется храбрости и сунется в соседний двор, то найдет дверь запертой.
Она навела порядок наверху, убралась в кухне, вытерла пыль на скромной мебели в гостиной. Ужин был приготовлен заранее. Она взяла несколько носков Дэвида и присела у камина. Ей нездоровилось, все валилось у нее из рук – она приписывала это давешнему скандалу. Решила, что ее взбодрит чашечка кофе. Кофе был нововведением Дэвида – он предпочитал теперь этот напиток чаю. Она не разделяла его пристрастия, но помнила его слова, что кофе придает сил.
Оторвавшись от носка, она заметила за окошком слева тень. Кто-то подходил к черному ходу. Она бросилась к двери, прежде чем раздался стук. У нее от изумления не отвалилась челюсть – напротив, она стиснула зубы и сурово поджала губы.
– Что тебе надо?
– Где твоя обычная вежливость?
– Я спрашиваю, что тебе надо?
– Поговорить.
Она облизала губы и процедила:
– Выкладывай.
Сначала он переминался с ноги на ногу, потом почесал у себя под носом, насупил брови и проговорил:
– Это разговор по душам, здесь для такого не место.
Она держала его на пороге, борясь с желанием захлопнуть дверь у него перед носом. Потом вдруг вспомнила, что он уже пытался ее застать, и пропустила его в дом. При этом она посторонилась, потому что всегда старалась держаться подальше от него с его неприятным телесным запахом. Даже после мытья от него продолжало разить дымом и потом.
В тесной кухне она тоже умудрилась расположиться как можно дальше от него. Она не предложила ему сесть, а уставилась на него, готовясь к какой-нибудь пакости. Он с ухмылкой озирался. Вид у него при этом был совершенно безобидный, поэтому не приходилось удивляться, что многие считали его безвредным и смирным.
