Татьяна Алюшина - Двое на краю света
Тишком-то тишком, да только… Музыка в баре играла совсем ненавязчиво, я бы сказала: тихим фоном, не мешая людям общаться, поэтому я отчетливо слышала весь их разговор.
А вот и не про нарвалов прекрасных!
– Опять он ее так отчитал! – вздохнув, посмотрев в окно, грустно сказала Зиночка и, переведя взгляд на Елену Михайловну, спросила: – Почему он ее терпеть не может? Я не помню, чтобы Пал Андреич кого-нибудь так жестко ругал и отчитывал.
– Не может терпеть? – повторила Елена Михайловна с усмешкой. – Да что вы, Зиночка. Разве вы не поняли, что он к ней неравнодушен?
– Я об этом и говорю, – кивнула Зиночка. – Она почему-то его раздражает.
– Зиночка, Зиночка, – рассмеялась Елена Михайловна. – Вы еще такая молоденькая, а я все забываю об этом, потому что вы очень сильный ученый. – И проникновенным, несколько печальным тоном пояснила свою мысль: – Это же видно сразу, стоит только посмотреть на них, когда они рядом. Разве вы не замечали, что он никогда не выпускает ее из поля своего зрения и вроде дела делает и лекцию читает, а нет-нет и посматривает на нее. Наш Павел Андреевич совершенно безысходно и безнадежно влюблен в нашу прекрасную Павлушу.
– Как влюблен? – поразилась Зинуля.
– Даже не влюблен, Зиночка, – весело подтвердила Зинчук. – Он ее по-настоящему любит. А то, что отчитывает, так за дело и потому, что страшно за нее беспокоится. Она ведь, как человек творческий, увлекается и не замечает ничего вокруг, в том числе и опасности. Ведь и в самом деле чуть за борт не кувырнулась, я сама видела! Да и медведь этот.
– Подождите, а почему безнадежно? – растерянно спросила Зинуля.
– Ну, это же очевидно, – погрустнела Елена Михайловна. – Павел Андреевич – известный ученый с мировым именем, один из ведущих специалистов по Арктике, он живет и работает в Санкт-Петербурге, а Павла – очень талантливый фотограф и живет и работает в Москве. И соединить эти две работы и жизни нет никакой возможности.
– Но почему? – недоумевала Зиночка.
– Вы видели ее работы, Зина? – почему-то строго спросила наш ведущий орнитолог.
– Да, – подтвердила кивком Зина.
– Это очень талантливо, невероятно талантливо, я бы сказала, – объясняла Елена Михайловна Зине, а может, и мне заодно. – А вы видели портреты людей, которые она делает? Потрясающие работы! И это все очень известные люди: и политики, и артисты, наша элита, и эта ее клиентура живет в Москве, и связи все у нее в Москве, и возможности издавать и выставлять свои работы только в Москве. А у Краснина вся работа, она же его жизнь, находится в Арктике и Питере. Вот так, Зиночка. И боюсь, что это трагедия.
– Господи! – всплеснула ладошками от переживаний Зиночка. – И что же теперь?
– А ничего, – грустно вздохнула Зинчук и отпила кофе из маленькой чашечки, поставила ее аккуратно на блюдце и закончила свою мысль: – Завершится экспедиция, и все разъедутся по домам и продолжат заниматься делом своей жизни. И все.
– Не может быть, – чуть не плакала Зинуля.
– В жизни и не такое может быть, Зиночка, – похлопала ее утешающим жестом по руке Зинчук и посоветовала: – Вы лучше бы, Зиночка, если хотите помочь чем-то, придержали бы Анжелу свою, чтобы не испортила им последние дни общения.
Они переключились на обсуждение Анжелы и то, как ее «придержать», потом перешли на еще какую-то тему – я уже не слушала. Я смотрела в окно на потемневшее от непогоды и грозящего приходом дождя море и думала о том, как странно устроена жизнь.
Если бы не Глория и Архип, я бы никогда не познакомилась с Красниным.
Ну да, зацепили меня фотографии Никлена, и, скорее всего, я бы таки съездила в одну из экспедиций в Арктику, но спокойно спланировала бы эту поездку, а не бегом и штурмом, и с Красниным, вполне возможно, не пересеклась бы. Да и вопрос – до такой ли степени мне понадобилась та Арктика, если бы не желание узнать отца моего сына? Странно звучит, правда.
Никто не планирует любовь. И хотели бы, да не можем.
Но как часто, получив как драгоценный дар эту прекрасную любовь, мы получаем вместе с ней в нагрузку и кучу проблем. Порой неразрешимых проблем.
С момента нашей первой встречи с Красниным и до сих пор я ни намеком, ни мыслью мимолетной ничего не планировала, не задумывалась ни о прошлом, ни о будущем – я в прямом смысле плыла по течению времени и этой экспедиции вместе с нашим судном. Ярко, сильно и мощно переживала каждый день шквалы чувств, эмоций, добровольно тонула в красоте этих переживаний – от природы, от людей, окружавших меня, от неких духовных и эмоциональных всплесков и от неожиданной, совсем негаданной любви.
Принимала, как есть, и жила в них, как есть.
Всего несколько дней, и эта экспедиция закончится, и настанет то, что ждет впереди. И, может, пора подумать – что? И чего я хочу и жду и как планирую свою будущую жизнь?
Да уж, хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах!
Я не планировала и не собиралась рассказывать Краснину про Архипа, даже когда поняла, что влюбилась в него, и позже, когда почувствовала, что по-настоящему люблю этого мужчину, – знала, что не скажу ему о сыне. По крайней мере не сейчас. Когда-нибудь обязательно, может, через несколько лет, когда Архипка подрастет и осмысленно сможет общаться с отцом.
Ну действительно – зачем сейчас ему сообщать об этом? Какова цель этих признаний? Каких решений и реакций я могла ожидать от Краснина? И самое главное – для чего? И представляя себе возможные варианты последствий, я не собиралась ему сообщать этот факт и усложнять и его и свою жизнь.
А сейчас я четко понимаю, что не могу ему не рассказать о сыне! При его уверенности в собственном бесплодии я права не имею промолчать! Ах, ну какой же ты простодыра, Краснин! Ну какого черта ты так легко на веру принял то, в чем тебя уверяла обиженная чем-то женщина! Черт знает, какие там у них были отношения, а я так и знать не хочу! Но ведь и дураку понятно, что такой сильный потенциальный ученый просто не может быть бесплодным – это невозможно! Я как биохимик взялась бы даже это научно доказать, если бы понадобилось, а пока просто знаю это, и все!
Я вспомнила наш разговор с Глорией, как раз по поводу этого отцовства.
Она как-то пришла, когда я мыла Архипку, и тут же принялась помогать, а когда, вытерев его насухо, мы в четыре руки стали его переодевать, она вдруг улыбнулась и нежно провела пальцами по родимому пятнышку на его левой лопаточке.
– У Краснина точно такое же, – улыбалась она своим воспоминаниям. – Он рассказал мне, что это родимое пятно переходит по наследству от отца к старшему сыну. В их семье есть легенда, а может и быль, о том, когда и откуда взялась эта отметина. Считается, что их род идет еще от варягов, что его предок был одним из лучших воинов и воеводой у Рюрика и носил татуировку на левом плече – отличительный знак лучших воинов, символ Рюрика, летящий сокол. И носили эту татуировку все предки, ставшие династией великих воинов. Один из предков в бою получил сильный ожог левой части тела и плеча, и когда жена его выхаживала от ранения и болезни, то все обращалась к этому соколу, буквально вплавившемуся в плечо, чтобы помог исцелиться ее любимому и не отнял у него воинскую силу и искусство. И была она в это время беременной, а когда родила их первенца, увидела, что сокол и ему на плечико сел, словно охранял. Вот с тех пор у них в роду эта отметина и переходит от отца к старшему сыну. Красивая история, правда?
