Игорь Редин - Синий роман
– Давай, пойдём в кино.
– Что, деньги девать некуда?
– Ну, тогда давай просто куда-нибудь пойдём, – я глотнул чаю и закурил, – посмотри на улицу. Красота-то какая!
Она выглянула в окно и невозмутимо произнесла:
– Посмотрела. Что дальше?
– Лида.
– Что?
– Ли-да!
– Ну, что?
– Мне просто нужно до тебя докричаться.
– Ну, хорошо, хорошо. Считай, что я тебя слышу, – она подошла, повисла у меня на шее и прошептала прямо в ухо: – куда пойдём?
Костик, напрочь позабыв о дыхании осени, думал теперь только о её горячем вопросе. И, действительно, куда пойти? В ванную под душ, в комнату на диван, или остаться здесь?
Совокупление было недолгим. Пустые стаканы, чашка с недопитым чаем и маленькая глиняная вазочка с какими-то синими осенними цветами свинговали в такт совершенным движениям на кухонном столе. И только забытая бутылка ординарного портвейна одиноко мычала блюз. Она, по обыкновению, стояла на полу. Пол был паркетным и не очень чистым. Кроме бутылки портвейна, на нем проживали хлебные крошки, корм для кошки, старая, наполовину прочитанная газета "Правда" и три тараканьих трупа, обведённых, как на месте преступления, мелом. Мел был специальным и являлся причиной смерти бедных насекомых.
Взгляд невольно коснулся газеты. Прямо под шапкой, большими жирными буквами красовалось название: "Гибель маленьких беззащитных насекомых". Я поднял газету и стал близоруко водить носом вдоль строчек по её коммунистической поверхности. Тексту в статье было немного и, если бы не его содержание, то можно было бы смело наплевать, растереть и забыть, но…
"…в квартире тов. Трав К. Щ. его сожительницей Лидией (фамилию установить не представляется возможным) были зверски убиты три таракана. Их безжизненные тела до сих пор находятся на кухне вышеозначенного товарища. В связи с чем возникает вполне логичный вопрос к компетентным органам: "Доколе в нашем обществе будет господствовать безнаказанность? И не пора ли товарища Трав К. Щ. назвать гражданином, привлеча оного к ответу?"". Там так и было написано: "привлеча". Я, словно собака, потряс головой. Газета не исчезла. Ну, и хрен с ней.
– Зачем ты их убиваешь? – спросил Костя, глядя на философскую картину половой смерти тараканов.
– Нет, пускай они на голову нам сядут, – съязвила она.
– Сначала цивилизация подарила нам тараканов, а потом научила нас воевать с ними посредством рисования магических окружностей, эллипсоидов и прочей геометрической хрени, – это говорилось уже не ей, а, скорее, просто являлось мыслями вслух, – Но ввязаться в войну – ещё не значит победить.
Из тараканьей философии меня вывел телефонный звонок. "Это тебя", – сказала Лида и подала мне трубку. Звонил Алик. Он вяло поинтересовался моим здоровьем и без всякого плавного перехода, с энтузиазмом приступил к своему:
– У тебя деньги есть?
– Есть. А что?
– Да я вчера напился, – он громко шмыгнул носом. Лида услышала этот звук и удивлённо подняла левую бровь, – похмелиться надо, – и, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, членораздельно промямлил: – мне.
– Ну, приходи.
Алик появился достаточно быстро. Наверное, он не шёл, а бежал. Я разбавил его портвейном и послал за водкой. Не смотря на то, что на старых дрожжах его круто синяя прихватила, он желал продолжения банкета. Благо, магазин находится в моём доме.
Далее должна последовать повесть о настоящем человеке, который, будучи в мерцающем пространстве осени своим человеком, шёл из магазина, с трудом преодолевая тернии синей действительности в виде земного притяжения, мимо скучающих по заснеженным карнизам котов и распространял флюиды простого человеческого счастья. Он, словно Данко сердце, нёс водку! Пьяный человек счастлив, как вода, но беззащитен, как пластилин.
Пластилин – джаз. Имея определённые навыки, тебе достаточно легко удастся сделать из пластилиновой вороны корову или дворника с огромной пальмовой метлой, ветви которой беспечно произрастали на ритмичном побережье Ямайки, пока не были срезаны им для обеспечения своих производственных нужд. "Что, Сергеич, не лежится тебе в гробу?" – спросил Костя. "Лучше молчи. – Отвечал ему покойник, – Смерть, с точки зрения философии, занятие, конечно, интересное, но больно уж скучное. Подохнуть от скуки можно". И метёт поутру этот гений листопада дворы и подворотни, тротуары и аллеи, освобождая их от спектрального разнообразия опавших за ночь листьев и старых, потерявших что-то несущественное, но бесконечно дорогое, пожелтевших фотографий, а вместе с ними и от жалких (жалко их) остатков ночи.
Нарисуй мне трубу, попросил белый от зависти Сатчмо, и сыграй на ней лунную ночь полную окурков. Раньше он был профессиональным ночным собирателем бычков и теперь, имея славу и деньги, не один десяток белых пластинок и сольных девочек, тосковал по утраченному ремеслу. Выцветшие фотографии говорят о любви к покойному.
Алик пошёл за водкой. Этим сказано всё. Значит, будет праздник. С блевотиной, мордобоем и последующим похмельем. Приятного аппетита.
Звук восходящего солнца
спокойно возлегал над горизонтом,
не боясь быть потревоженным птицами
и прочими обитателями моря,
Рифма которого настолько нежна,
Что её не видно почти.
И мне смешно созерцать наличие горя
Так же, как сравнивать лёжа
(увы, в партере, не в ложе)
Текстильные достоинства шёлка и парчи.
Восточный вальс отточенный рабом
До совершенства
при помощи зубила с молотком,
как кот с прекрасной длинной шерстью
лежит на подоконнике довольный молоком,
но не довольный тем, что он
рождён котом.
А ни каким-нибудь попом
с ритмичной рожей
Растамана на берегах Ямайки,
что в принципе одно и то же
И образ жизни у них крайне схож.
Похож? Ну что ж. Похож.
И стоя в туалете в одном носке и майке,
судить укуренного кайфолова стиля регги
(но правильней: реггей)
Мне не с руки. "Скорей
Карету мне. Карету"
Иль сигарету.
Главное: скорей.
Потом, как потом (капли на лице)
Приходит ночь. Она не ждёт когда мы
В воспоминаньях оживём, как дамы,
С улыбкой вспомнив вдруг о наглеце,
Который мог, но почему-то не схотел,
А, может быть, хотел так, что вспотел,
И влага пота парню помешала. Он не сумел.
Хотеть – не значит мочь и наоборот:
Уметь – не значит умереть в желаньи.
Сознанье колебанья ожиданья.
Да что в любви он понимает? Обормот.
Скот. Жмот, но полиглот,
Осознающий смысл слова fuck…
И за отсутствием раскрытых окон
Разгневанные этим боги
Их пишут на стене, как факт.
Фактически – любить, что пить…
Однако надо к коде подходить,
И саксофон японца гадит в душу,
Но всё же лучше его слушать, чем не слушать
И пить, до боли значит что любить.
Любовь не зла –
Полюбишь и красотку,
А если с водкой –
Впору и козла.
После третьей, закусывая телевизионной рекламой с колбасой, Костик вдруг разрешился бременем литературного гения:
– "Трио из Рио".
– Что это? – спросил Алик.
– Название какой-нибудь группы.
Алик отреагировал мгновенно:
– А как тебе "Трое из Трои"? – его улыбка обнажила превосходное присутствие двух передних (через один) верхних зубов, – или "Четверо из четверга"?
– Ну, это уже метафизика.
– Хуй! Тает во рту, а не в руках! – продолжил метафизические эксперименты мой друг.
– Актуально, – сквозь смех произнёс я, – продай.
– Забирай и пользуйся, – Алик не страдал от безработности. Его тяготила беззаботица.
Как видите, я воспользовался его широким жестом. А что потом? Что будет после сонных рассветов, радуг сквозь дождь, дождя сквозь кофе и ленивых закатов? После дождя – я знаю – будут грибы, а после кофе – сигарета.
Две золоченных булавки, можжевеловые чётки и кот в мешке (и причём, ни какой-нибудь мистический, означающий чёрт знает что, а самый обычный белый кот, только в мешке) – вот и всё моё богатство. Кайф олова как раз и выражается в том, что оно не золото. Но какому-нибудь старателю невдомёк, что стойкий оловянный солдатик ценен в первую очередь своей оловянной стойкостью, а бестолковые алхимики до сих пор пытаются сварганить из него грамм-другой бесполезного золота. Глупые. Глупые люди. Они полагают, что сказки придумывают сказочники, а музыка создаётся для ног или для души, что, в принципе, одно и то же. Тоже мне – знатоки. Они знают "Что?", но не ведают "Где?" и уж, конечно, им невдомёк "Когда?". На все эти вопросы знал ответ один Владимир Ворошилов, но он вышел и не сказал когда вернётся.
"Нарисуй мне трубу или ночь, полную окурков", – сказал белый от зависти Сатчмо, а фотографии, гонимые седым ветром по аллеям старого парка, по-прежнему говорят о любви…
… просто о любви.
Пока мы пили на кухне, Лида сидела в комнате перед зеркалом и, занимаясь своей внешностью, что-то тихонько напевала. Отсутствие слуха и желание петь суть джаз. Я не напрягался, когда она пела какую-нибудь песенку-однодневку. Получалось у неё криво и поэтому красиво. Последняя, не поддающаяся определению нота на мгновение повисла в воздухе и бесшумно разбилась о пол…
