Игорь Редин - Синий роман
– Да. Только не спрятаться, а спастись.
– Но мы пробежали мимо двух синагог и одной мечети. Почему мы не могли от них укрыться там?
– Каждому воздастся по вере его. Спасает не храм, спасает вера. А мы с тобой православные.
Позднее из рассказа Жанны я понял, что город их нарисованный. Вернее, он был написан каким-то любителем мистики средней руки, и мистификатор сей, должно быть, очень не любил кошек, коль наделил последних такими ужасными и кровожадными повадками, что впору, опечалившись этим прискорбным фактом, удавиться.
– Откуда такое огромное количество кошек?
– В нашем городе есть маньяк-убийца. Это его рук дело.
– А куда смотрит милиция?
– У нас нет милиции. Более того, кроме нас четверых, ну, и, конечно, тебя, в городе никто о ней не знает. Они вообще не слышали такого слова «милиция», – я, почему-то этому не удивился, но зато обрадовался-то как.
– Судя по всему, забыть о ней постарался ваш создатель?
– Он о многом позабыл написать, – сказала Жанна и в сердцах добавила: – писака.
– И, что теперь делать?
– Ты должен переписать нашу историю, – в её голосе таилась надежда, – Согласен?
– Я попробую, – замялся я, и не потому, что набивал себе цену, а, просто помня о той массе претензий, которые мне предъявляли герои моих рассказов, появившись однажды в моём доме, я опасался неудачи. Слишком много поставлено на карту.
– Попробуй, – надежда, став явной, переросла в уверенность.
– Попробую, – повторил я.
Для того чтобы переписать, не грех было бы знать, что именно я должен переписывать. Основное место в рассказе отводилось маньяку, который явно не дружил с головой и мочил народ направо и налево, а для пущей сексуальности обладал неотразимой внешностью, на которую клюнула добрая половина его потенциальных жертв. Несложно догадаться, все они принадлежали к прекрасной половине человечества.
Я, попивая кофе и пыхтя сигаретой, с третьего захода приступил к переделке того, что принесло столько страха обитателям городка. Но, как я не пыхтел, мне не удалось даже просто начать повествование. Я думаю: виновато здесь время. Время суток. На бумаге был вечер… и не только на ней. А, как водится, утро вечера мудренее.
Зеркало по плотности напоминало воду. Я аккуратно, чтобы не разбить, входил в него для того, чтобы затем войти в следующее. Проделать эту несложную, но крайне ответственную процедуру я должен был пятнадцать раз. И только пройдя все пятнадцать зеркал, я становился счастливым обладателем заветного ключа от какой-то непонятной, но не менее заветной южной стороны Ай-Петри, открыв которую, я проснулся. Утро мне улыбалось своей мудростью.
Я работал, как проклятый по три-четыре часа в сутки. Если я пытался корпеть над бумагой сверх этого лимита времени, мои мозги объявляли забастовку, отказываясь выполнять свои функции. Через три дня рассказ, больше напоминающий очерк о жизни провинциального городка, был готов. Я просто переписал содержание злополучного рассказа, убрав из него всё, что касалось кровожадного психопата. Кошек я оставил, но наделил их мягким характером и кротким нравом. Не кошки, а ангелочки. Только без крылышек и на четырёх лапках.
Немного подумав, решил, что будет лучше, если жители этого многострадального города так и не узнают, что есть в несовершенном мире такое понятие, как милиция. Пусть хотя бы один город на Земле живет без органов надзора. В мире и согласии. Утопия? Утопия, но зато какая!
Жанна вошла сразу после того, как я поставил точку. Взяв в руки пять тетрадных листков, исписанных моим мелким корявым почерком, она уселась в кресло и углубилась в чтение. Через полчаса, положив на стол мой очерк, произнесла: «Подождём» и, ничего не говоря, вышла из номера.
Ждать пришлось не долго. Неделю спустя кошки вновь заставили день стать ночью. Все мои старания коту под хвост. И когда они, разочаровавшись в происходящем или во мне, собрались отправить меня обратно, я решил взять инициативу в собственные руки.
– Мне нужен пистолет.
– Зачем? – логично спросили у меня.
– Я убью его. К тому же, у вас нет милиции. Так что мне ничего не угрожает.
Мои доводы оказались железными и мне выдали инструмент. Для начала я попытался подарить смерть жестяным банкам. Однако банки были начеку, и первый раз я попал по юркой и увёртливой жестянке лишь на исходе третьей обоймы. А на исходе недели, я уже достаточно уверенно стрелял, поражая четыре предмета из восьми выстрелов.
Направляясь на мокрое дело, я, чтобы как-то унять нервную дрожь, купил в лотке три банана. Люблю бананы. Кожуру, за неимением какой-нибудь ёмкости для мусора, аккуратно положил на пол перед квартирой моей потенциальной жертвы. Полон решимости, я нажал на кнопку дверного звонка.
Меня не ждали. И это хорошо, потому что, знай он о моём визите, не избежать мне временных трудностей, достающихся, как правило, во всех американских боевиках, главному герою. А так, ничего. И я, словно Гай Юлий Цезарь, который «пришёл, увидел, победил», пришёл и убил сразу двух зайцев.
Первым зайцем был маньяк, которого я подстрелил словно куропатку с первого же выстрела. На всякий случай я, как заправский киллер, сделал контрольный выстрел в голову. Мне бы очень хотелось написать, что его мозги заляпали стену и потолок, но из раскуроченного затылка лишь лужа чёрной крови (и, вообще, изображение было чёрно-белым) растекалась по полу.
Всё могло бы произойти именно так или почти так. Но, по какому-то совершенно нелепому стечению обстоятельств, в моё идеальное, с точки зрения криминалистов, убийство вкралась досадная опечатка, из-за которой, всё случилось несколько иначе.
Дверь мне открыл блондинистый крепыш в халате, с голыми ногами, обутыми в домашние тапочки. Боясь привлечь внимание соседей, я попытался войти в его квартиру. Но он сам вышел на лестничную площадку, многозначительно и не менее загадочно улыбаясь. Может быть, он принял меня за голубого? Не знаю. А уточнить мне не дала кожура банана, поскользнувшись на которой, он полетел вниз по ступенькам и сломал себе шею. Человек со сломанной шеей – не жилец на этом свете.
Зайцем за номером два стали отомщённые и таким образом успокоившиеся души невинно загубленных людей. Кошки исчезли, и страх вместе с ними.
Стометровка включала в себя дистанцию в сто пятьдесят метров, и я легко, словно удачно пошутил, преодолел её, потратив на всё это хозяйство каких-то пятнадцать целых и восемь десятых секунды. На финише меня ждал приз с майором милиции в руках, который проговорил: «Что ты тут делаешь?».
Проснулся. Всё-таки, я уснул на этой узкой лавочке. А, уснув, упал с неё. А, упав, не поднялся, потому что был пьян, как свинтус невменяемый.
Лида.
Что делает мужчина, когда узнаёт, что его оставила любимая женщина? Некоторые пытаются расстаться с жизнью при помощи верёвки или алкоголя, наркотиков или ножа, витаминов группы "В" или каких-нибудь других антидепрессантов, а Костик, вспомнив народную мудрость про клин клином, просто пошёл по бабам. Ходил он не долго, но настолько активно, что в мыслях его светлых и непорочных стали сгущаться коварные сумерки.
Ветер. Он легко разогнал тучи в голове и отправился наводить порядок в моей несовершенной душе. До него там порезвилась память. Я бродил по знакомым, но давно покинутым местам и ел мороженое на палочке. Ржавый лист шуршал несмело под неспелыми ногами. Стихи – это тоска по родине. Но я не поэт, и мне неведома ностальгия. Моя родина, словно пачка сигарет, всегда со мной. Просто приятно, ничего не делая, идти по солнечным осенним дорожкам, есть пломбир за двадцать копеек, и слушать запиленную пластинку опавшей листвы. Она шуршит под ногами спешащих куда-то прохожих. В старом парке звучит музыка.
На бумажном экране белокурой памяти Костика вполне логично спроецировался образ помятого лица покойного Сергеича. Но, порвав воспоминания Константина, в его бытность не спеша, вошла она. Она шла ему навстречу по тихой аллее парка и держала в руках осень. Её звали Лида. Он познакомился с ней неделю назад. А вчера она перебралась в его убогую холостяцкую берлогу.
Через три часа после того, как она переступила порог, берлога стала вполне милым – рюшечки, цветочки – жилищем. Костя сходил в магазин, купил бутылку портвейна и, не открыв оной, затащил Лиду в постель. Ночь выдалась бурной, беспокойной, и угомонились они лишь в тот час, когда добропорядочные граждане, позёвывая, собирались на работу.
Разбудила меня канарейка в клетке. Её принесла с собой Лида. Солнце зацепилось за ржавую трубу котельной. Перелётные птицы укладывали чемоданы, собираясь перелетать в тёплые страны. Канарейка обзавидовалась и склеила ласты. Было около десяти часов утра. Мой сорокалетний организм стоял, как часы, показывая 12:00. Я прошёл на кухню, отымел там Лиду, замутил себе чайковского (великий голубой в данном случае был зелёным), уселся на табурет за кухонным столом и предложил ей:
