Эльмира Нетесова - Любимые не умирают
— То не твоя печаль! Пусть дочку работа не заботит. Сначала вылечим, а там, как Бог даст! Слышь, Колька, не медлите! Пусть приезжает без колебаний!
— Значит, после Крещенья привезу своих. Я буду их навещать! — пообещал Колька, уходя, и словно забыл о сумке, с какою приехал.
— Забери, нам ничего не надо,— напомнила Никитична.
— Там ваше. Разберешься сама,— вышел зять на крыльцо.
Силантий узнав о болезни дочери, молча курил на завалинке. Дрожали руки человека. Слов для утешения жены не нашел. В его семье двое умерли от чахотки. Не понаслышке знал об этой коварной болезни и молча переживал.
А тут и Василий пришел за детьми. В баню решил сводить ребятню. Узнав о сестре и о замысле родителей забрать к себе Катьку с Димкой, вскипел:
— Вы с ума спятили! Большей дури не придумали? Теперь давайте моих детей подставьте, пусть и они заразятся!
— Ты заберешь их и не будешь приводить к нам! — осекла мать.
— А куда их дену? В коровник приведу? Соображаешь, что говоришь?
— Сам придумай. Почему бы их теще не взять? Дом у нее большой, за детьми есть кому присмотреть. Пускай и она вам поможет.
— Ей же платить придется. Она даром на порог не пустит, я же знаю ее! — взялось красными пятнами лицо Васи.
— Ну и заплати, в чем дело? Вы оба работаете и получаете неплохо, осилите.
— Легко тебе говорить. Она вместе со шкурой с нас сдерет.
— Вася, я растила твоих годами. Они уже не маленькие. Катя тоже моя дочка. Не могу ее в беде бросить.
— Послушай, но почему подыхающий должен всех живых за собою в могилу тащить?
— Молчать! — заорала Ольга.
— Она и вас свалит, та чахотка! Одумайся, пока не поздно, откажи ей.
— Пошел прочь, козел! Мало было тебе испоганить сестру, теперь заживо хоронишь, ублюдок! Иди с глаз, паршивец!
На следующий день сын не привел детей к Ольге Никитичне и, как та услышала, пристроил их у тещи.
Никитична готовилась к приезду дочери и внука. Вместе с Силантием особо вымыли одну из комнат, убрали из нее лишнее. А когда все подготовили, человек предложил робко:
— Олюшка! Давай Волчиху позовем.
— Татьяну?
— Ну да! Может, кто и не доверяет бабе, но знахарка она путевая! Одни грыжи и геморрои заговаривает. Разве это серьезно? Тут отец, чахотка! С ней Татьяне не сладить. Здесь лишь один человек сумеет помочь,
ты о нем тоже знаешь, я про лесника, Никодима Акимовича,— глянула на мужа.
— Вона как ты надумала! Я про него навовсе подзабыл, давно не видел. Живой ли дед? А и как уломать старика? Слыхал, навроде не лечит теперь, никому не берется подмогать. Сам хворает...
— Все болеем. Давай его навестим,— предложила Силантию.
—...А чего вы ко мне сами пришли, без девки своей? Вот гляну ее и скажу вам, берусь выходить иль нет? Когда она приедет, приводите. Чего за глаза будем впустую молоть? Несурьезно эдакое,— проводил до крыльца.
А через неделю приехали Катя с сыном. Димка сразу узнал бабку и деда, потянулся к ним, улыбаясь, попросился на руки.
— Да ты совсем большой стал! Смотри, как вырос! Настоящий мужчина! — взяла Ольга внука на руки, обняла дочь. Та заметно похудела, постарела. Лицо покрылось частыми, мелкими морщинами.
— Все, мамка! Помирать я к вам приехала. За ту записку Бог меня покарал. Виновата! Если можете, простите! — попросила глухо.
— Закинь глупости! Сын совсем малой, об нем надо думать и жить! — оборвал дочь Силантий.
— Отец! Милый мой папка! Я уже не та малышка, какую можно успокоить сказкой. Я знаю, почему меня в больницу не взяли. Глянули рентгеновский снимок врачи, переглянулись молча. И... отправили помирать домой. Кому нужны смертельные исходы? Сама чувствую, недолго осталось свет коптить. Одного прошу, сына не бросьте! Он с Колькой не сможет, следом за мной уйдет, сгорит, как лучинка.
— Кать, успокойся! Мы с Акимычем договорились о тебе. Велел привезти к нему. Может он возьмется лечить,— перебила Никитична дочь.
— Поздно, мамка! Я сама чую, что упустила время. Теперь его не вернешь...
Всю ночь вздрагивала Ольга, прислушиваясь к кашлю дочери. Та стонала. А утром вышла из комнаты бледная, потная, обессиленная.
— Отец на конюшню пошел. С ним поедешь к Акимычу. Я на ферму пойду. Не обижайся, работу нельзя бросать,— будто извинилась перед Катькой.
— Ты уж прости, что свалилась на головы новой обузой,— опустила голову дочь.
— Сядь поешь.
— Не хочу. Поеду натощак, так лучше.
...Силантий усадил Катьку в сани, укутал в тулуп
и погнал резвую кобылку за деревню, туда, где за колхозными полями виднелась полоса леса.
Димка дремал на руках у матери, пригревшись под тулупом. Поскрипыванье снега под санями, свежий морозный воздух, тихие голоса родных людей убаюкивали мальчонку. А взрослые говорили о своем:
— Ты только мамке не скажи, ладно? — попросила Катя Силантия и призналась:
— В моей болезни комбинат вовсе не виноват. Все Колька, он, козел, меня выгонял на балкон босиком и раздетую. А на улице собачий холод. До середины ночи, а то и до утра в дом не пускал. Я уже полуживая вваливалась. Только на работе согревалась. Бабы горячим чаем спасали. Возвращалась домой, он меня опять закрывал на балконе, как кошку нашкодившую, издевался, как хотел. Покуда там сознанье не потеряла. Тогда он заволок и в ванну с горячей водой сунул. Я дышать перестала. Он вызвал врачей с неотложки, сказал, будто я пьяная! Они меня в больницу привезли, взяли кровь на анализ. Алкоголя в ней не обнаружили. Но поверили Кольке что выпиваю. Предупредили, пригрозили лечить от пьянства, как алкашку. Ни одному моему слову не поверили.
— Почему ты в дом не вернулась, к нам? Пошто от козла столько мук приняла? Что надобно в том городе, коль ты свому мужику постыла? Зачем силой себя навязываешь? Ить даже свинья, коль единожды ударишь, в другой раз не подойдет. Ты ж человек, хоть и баба! Нешто гордости не стало? Сколько глумленьев над собой дозволила иль заместо головы редька на плечах растет?
— Папка, не добавляй. И без того горько. Семью хотела сберечь всеми силами, а не смогла,— заплакала баба.
— Цыть! Подбери сопли.
— Я ж к чему сказала тебе, чтобы, когда умру, правду знал.
— Да не приведись что стрясется, я с того змея башку сверну! — пообещал Силантий, подъехав к избе Акимыча. Тот, приметив гостей, вышел на крыльцо. Внимательно всмотрелся в лицо Кати, та съежилась под пронзительным взглядом. О леснике по деревне всякие слухи ходили. Называли старика колдуном и лекарем, говорили, что он даже с медведями умеет общаться, понимает волков, умеет позвать любую зверушку, и никто из них не причиняет вреда Акимычу и его дому.
