Пятая авеню, дом один - Бушнелл Кэндес

– Билли, – начала Аннализа. – А что вы с этого будете иметь?

– Удовольствие, – улыбнулся Билли. Повернувшись к Аннализе, он похлопал ее по руке: – Не стоит обо мне беспокоиться, дорогая. Я эстет. Если бы я мог провести остаток жизни в любовании произведениями искусства, я был бы счастлив. Каждая работа уникальна, сделана художником с неповторимым мировоззрением и складом ума. В нашем промышленном мире единственное утешение – это искусство.

– Я не об этом спрашиваю, – заметила Аннализа. – Как вам платят?

Билли улыбнулся:

– Дорогая, я не обсуждаю мои финансовые дела.

Аннализа уже несколько раз поднимала этот вопрос, но всякий раз Личфилд менял тему.

– Мне нужно знать, Билли, а то несправедливо получается – вы тратите на меня столько времени! Всякий труд должен быть оплачен.

– За произведения искусства я получаю два процента комиссионных. От дилера. – Билли недовольно поджал губы.

Аннализа вздохнула с облегчением. Билли однажды упомянул миллионную сделку, в которой выступал посредником, и Аннализа тут же подсчитала, что ему перепало двадцать тысяч долларов.

– Вы, должно быть, купаетесь в деньгах, – пошутила она.

– Дорогая моя, – с чувством сказал Билли. – У меня едва хватает средств жить на Манхэттене.

В галерее Билли немного отошел от стены с экспозицией, скрестил руки на груди и медленно, одобрительно кивнул.

– Очень современная, но композиция классическая – мать и дитя, – важно сказал он.

Фотография стоила сто тысяч. Аннализа с чувством невольной вины – ей до сих пор было немного неловко от их огромного состояния – купила автопортрет по карте «Мастеркард», с помощью которой, по словам Билли, совершаются все крупные покупки – ради бонуса в виде частично оплаченных авиабилетов. Скидки на перелеты обладателям «Мастеркард» были абсолютно не нужны – большинство из них летали частными самолетами. Тем не менее, отъезжая от галереи с фотографией, аккуратно завернутой во вспененную пленку и уложенной в багажник лимузина, Аннализа напомнила себе, что теперь в карман Билли попадет две тысячи долларов. Это было самое меньшее, что она могла для него сделать.

Сидя за длинным столом у окна в «Старбаксе», Лола продиралась через убористый текст распечатки из Интернета. В библиотеку она так и не пошла; по мнению Лолы, это в любом случае означало бы потерю времени – в Интернете предостаточно информации. Поправив небрежным жестом очки, Лола приготовилась читать. По пути в «Старбакс» она для солидности купила очки в черной оправе. Уловка явно помогала: пока Лола читала о Марии Кровавой и ее фанатичной приверженности католицизму, напротив уселся молодой рыжий хлюпик, открыл ноутбук и принялся что-то печатать, то и дело бросая в ее сторону заинтересованные взгляды. Лола игнорировала заигрывания, опустив голову и притворившись поглощенной чтением. В статье говорилось, что королева Мария, которую современники описывали как «хрупкую и болезненную», что в переводе Лолы на современный английский означало «хилую анорексичку», была своего рода средневековой законодательницей мод. Королева всегда появлялась на людях увешанная драгоценностями стоимостью в миллионы долларов, дабы служить наглядным напоминанием о могуществе и богатстве католической церкви. Лола подняла голову, осмысливая новую информацию, и встретилась с нескромным взглядом рыжего незнакомца. Она опустила глаза и некоторое время читала, но любопытство взяло верх и ее предположение оправдалось: владелец ноутбука не сводил с нее глаз. Несмотря на светло-рыжие волосы и веснушки, парень выглядел не таким некрасивым, как показалось вначале. Наконец он нарушил молчание:

– Ты хоть в курсе, что они мужские?

– Что? – опешила Лола, уколов нахала взглядом.

– Твои очки, – пояснил ботаник. – Оправа-то мужская. Неужели еще и с простыми стеклами?

– Еще чего, – возмутилась Лола. – Они с диоптриями.

Наглец саркастически кивнул:

– Может, у тебя и рецепт имеется? Или ты их для солидности нацепила?

– Не твое дело, – зло отрезала Лола. – Ты что, на неприятности нарываешься?

– Сейчас все девушки очки носят, – ничуть не смутившись, продолжал юнец. – Сразу видно, что для понта. Прямо все слепые в двадцать два года. Очки – это для стариков. Словом, очередной обман со стороны женского пола.

Лола откинулась на спинку стула.

– И что с того?

– Вот я и заинтересовался – ты тоже фальшивая, как остальные? Выглядишь фальшивкой, но можешь оказаться и настоящей.

– Тебе-то что?

– Да вот подумал, что ты симпатичная, – усмехнулся рыжий. – Может, скажешь свое имя, а я оставлю тебе послание на Facebook?

Лола улыбнулась с холодным превосходством:

– Спасибо, у меня уже есть бойфренд.

– А кто сказал, что я набиваюсь тебе в дружки? Господи, как же девицы в Нью-Йорке любят задирать нос!

– Ты просто жалок, – бросила Лола.

– На себя посмотри, – сказал он. – Сидишь в «Старбаксе» в дизайнерском прикиде, с укладкой и искусственным загаром... Скорее всего City Sun в аэрозоле. Только он дает такой бронзовый оттенок.

Лола удивилась, что такое ничтожество хорошо разбирается в разновидностях автозагара.

– А сам-то ходишь в клетчатых штанах! – уничижительно бросила она.

– Винтажная вещь, – сообщил рыжий. – Это большая разница.

Лола собрала листки и встала.

– Уходишь? – огорчился юнец. – Так скоро? – Он встал, запустил пальцы в задний карман безобразных клетчатых штанов – даже не шотландка от Burberry, с отвращением подумала Лола – и выудил визитную карточку. «Тайер Кор», – прочитала Лола. В правом нижнем углу был указан телефон с кодом двести двенадцать. – Теперь, когда ты знаешь мое имя, скажи свое! – попросил он.

– С какой стати? – фыркнула Лола.

– Нью-Йорк – коварный город, – сказал Тайер Кор. – А я здешний джокер.

Глава 9

Несколько недель спустя Джеймс Гуч сидел в кабинете своего издателя.

– Книги теперь как фильмы, – размышлял Редмон Ричардли, пренебрежительно махнув рукой. – Делаешь масштабную рекламу, и первую неделю продажи идут прекрасно, а затем начинается спад. Нет хорошего разгона. Все изменилось. Читателям каждую неделю подавай что-нибудь новенькое. Опять же крупные корпорации интересует только чистая прибыль. Они пытаются диктовать издателям, сколько новых книг выпускать в год, – создают, понимаешь, видимость бурной деятельности, чтобы оправдать свое существование. Это чудовищно – корпорации контролируют творчество! Хуже правительственной пропаганды.

– Угу, – согласился Джеймс, тоскливо оглядывая новый офис Редмона. Прежде издательство размещалось в таунхаусе в Уэст-Виллидже, а просторный кабинет директора был завален рукописями, книгами и устлан старыми восточными коврами, привезенными Редмоном из дома бабушки-южанки. В углу стоял мягкий желтый диван для посетителей, на котором Джеймс провел немало времени, листая журналы и глазея на симпатичных девушек, мелькавших в приемной. Редмон тогда считался чуть ли не флагманом книжной индустрии: он издавал новых авторов – острые, подчас скандальные произведения. Ричардли обладал потрясающей профессиональной интуицией – писатели, с которыми он заключал контракты, впоследствии становились культовыми. Редмон Ричардли был воплощением надежности и незыблемости книгоиздания вплоть до 1998 года, когда Интернет начал брать верх.

Джеймс смотрел мимо Редмона, в большое панорамное окно. Из кабинета открывался красивый вид на Гудзон, но это не спасало холодное, безликое помещение.

– Издаем исключительно развлекательное чтиво, – продолжал Редмон, верный неистребимой привычке разглагольствовать на пустом месте, что раздраженно отметил про себя Джеймс. – Взять хотя бы Окленда. Он давно уже не в первой когорте, но его все равно раскупают, хотя и меньше. И так со всеми. – Редмон патетически воздел руки: – Искусства больше нет! Литература, прежде вид искусства, перестала им быть. Хорошая книга, плохая – никого не волнует, главное – тема. «Это о чем?» – спрашивают читатели. «Какая разница?» – отвечаю я. О жизни. Все великие книги объединяет общая тема – жизнь. Но люди разучились это понимать, им тему подавай. Если книга о модных туфлях или похищенных младенцах, все кинутся ее читать. Но мы не станем потакать вкусам толпы, Джеймс. Мы не сможем, даже если захотим.