Александр Минчин - Юджиния
— Да, это подарок. Твоя, которую я закажу, еще лучше. Собственно, я подумал, ты на ней и будешь ездить все время и куда тебе надо.
— Да я бы в жизни в такой сон, такую сказку не поверил! Можно проехать?
— Конечно.
Они сели вместе, и он решил его взять с собой в магазин машин.
Домой он вернулся, когда Юджиния уже встала, волновалась и давно его ждала. Но не задала ни единого вопроса, пока он не сказал:
— Юджиния, я должен много писать и не смогу всегда возить тебя.
— Как?! Ты, как и папа, не хочешь, чтобы я водила машину. Даже теперь?
— Естественно, и теперь — особенно когда ты моя жена. Она рассмеялась:
— Невероятные люди! Я согласна. Я не могу сражаться с вами двумя.
— Хорошая девочка, — сказал он и погладил ее наклонившуюся голову. Потом шею. — Поэтому если ты не возражаешь, то у тебя будет частный шофер.
Она кивнула.
— Какой цвет машины тебе больше нравится?
— Который нравится тебе.
Он знал, что она так ответит. И вздохнул с облегчением. Так как цвет он уже заказал.
— Тебя не интересует, кто это будет?
— Не ты, это точно! Остальное не интересно.
— Ну, догадайся.
— Твой друг? Он удивился.
— Ты догадливая девочка.
Какая-то мысль мелькнула у него в мозгу, но ушла неразжеванной.
— Я понимаю, что мне не нужен шофер, и я люблю ездить с Дайаной, и ты делаешь это для него.
— Пока он выучит английский.
— Делай так, как только т ы считаешь$7
— Спасибо, Юджиния, я ценю это. А твой папа?
— Какое отношение имеет к этому мой папа, если твоей жене нужен шофер, и наша семья, ты и я, так решила.
Он поцеловал ее в губы.
— Юджиния, я все думаю, что ты ребенок, но твоя головка совсем взрослая. И ты разбираешься в таких вещах, в которых я чувствую себя ребенком.
Она подняла голову и сказала:
— Но я все-таки еще и американка!
— Это было бесподобно сказано!
И рассмеялись звонко. Полдневную еду они ели опять на кухне, которая к их приходу освобождалась и пустела. Из рук Юджинии ему казалось, что даже примитивная и не философская американская еда становилась вкуснее. И более философичной… Перед обедом мистер Нилл пригласил его в свой кабинет и показал фотографии.
Александр сделал вид, что не удивлен, и сказал:
— В следующий раз, сэр, когда вы будете делать это, пожалуйста, предупреждайте. Я не подопытный кролик, которого надо стеречь. Или беречь, как вам больше угодно.
Мистер Нилл взял одну из фотографий и произнес:
— Я боялся, что вы не согласитесь, и не хотел вам портить путешествие. Но в следующий раз я бы не покупал Юджинии пино-коладу. Если я не ошибаюсь, здесь она пьет пино-коладу, — и он протянул ему фотографию, — или как вам это угодно будет назвать.
Они рассмеялись одновременно. Он собрал все фотографии на столе и сказал:
— Считайте, что это подарок от меня в ваш медовый месяц. Я, скажем, знал или догадывался, что вы будете жалеть, что у вас не останется фотографий, где вы сняты вместе.
— Спасибо. Это действительно так. Мистер Нилл стал серьезным.
— Но позвал я вас не ради этой шутки, я хочу поговорить о будущем Юджинии. Я думаю, что оно тоже волнует вас?
— Больше, чем мое.
— Я рад слышать это. Именно это.
— Юджиния неплохо рисует, но ей не суждено быть великой художницей, пусть это останется ее хобби. Я думаю, вы доверяете моему мнению.
— Судя по картинам, собранным в вашем доме…
— Благодарю. К тому же я советовался с весьма известными художниками и показывал ее работы. Сам бы я не стал решать такой важный вопрос. Они хороши, ее работы, свежи и невинны. Но она не видела мира и жизни, чтобы стать великой художницей. Да и скольких мы знаем? И я надеюсь, что ни вы, ни я не собираемся отпускать ее в большой мир и оставлять нас в полном одиночестве.
Пожалуй, Александр согласился, если бы этого хотела Юджиния. — Нет, сэр.
— Безусловно, Юджиния должна идти учиться и закончить университет. Возможно, она выберет искусство, историю искусства или еще что-нибудь. Но я хотел просить вас, если вы не возражаете, чтобы этот год она провела дома и не начинала учиться. Она юна и еще успеет закончить университет. К тому же учиться она будет в Гарварде или Кембридже, на худший случай в Йеле, и вам придется уехать. А выпорхнувшие дети уже не возвращаются в родительские гнезда, никогда… И я хочу, чтобы она отдохнула после школы. Так как вы ее муж, то я решил, что должен разговаривать с вами, а не говорить напрямую с Юджинией.
Ему понравилась такая связь. Через третье лицо.
— И если вы не возражаете, так будет всегда. Он не возражал. Кому! Мистеру Ниллу, когда все было решено. И позаботились. К тому же он всегда и постоянно чувствовал, что не имеет никакого права на все это, что он здесь промежуток, который терпят, — потому что Юджиния так хочет. Он не возражал.
— Вы ей сообщите тогда о вашем решении.
— О моем?!
— Естественно, что все решения должны исходить от вас, иначе это будет задевать ее.
Феноменальная забота. Он кивнул и улыбнулся.
— Вы приглашены сегодня к нам на обед. Вы знаете?
— Мы и так все время у вас.
— Напрасно вы так думаете. Половина здания и всей недвижимости уже переписана на имя Юджинии и ваше. И вам надо доехать только до нотариуса, чтобы подписать бумаги. С моей стороны все давно подписано.
— Спасибо большое, мистер Нилл.
— Не за что. Это моя обязанность по отношению к дочери. Берегите только Юджинию.
Он никак не мог понять, что за этим кроется и почему такое тщательное внимание к слову «беречь». Носчитал неудобным спросить и все никак не спрашивал.
— Где сейчас Юджиния?
— В студии, рисует что-то.
— Я пошлю за ней, вам не стоит идти, уже время обеда.
— Я должен прийти с ней вместе, и она будет ждать меня.
— До сих пор идиллия? Это приятно. Хорошо, идите и попросите Юджинию, чтобы она не опаздывала. Мы едем в театр после обеда. Впрочем, не говорите ей, а то обидится. Она хотела сделать сюрприз, считала, что вам это очень понравится.
Пьеса называлась «Кто боится Вирджинии Вулф», и она потрясла его.
Долгую ночь он не спал, глядя на лицо Юджинии, и обдумывал пьесу снова и снова. Он подумал, что хорошо, что он не пишет драматических произведений, после Эдварда Олби он бы не коснулся пера, а пером — бумаги.
Сознавал ли Олби, что он создал? Автору подчас очень трудно оценить им созданное. Понимал ли, что три четверти пьесы были шедевром литературы XX века.
На следующий день, уже рано утром, он сидел и писал. Он знал, что не встанет из-за стола, пока не закончит эту вещь. Он уже сидел внутри нее, чувствовал сюжет, и герои повиновались. Он никогда никому не говорил, о чем он писал, не объяснял, почему он писал или не мог без этого. В послесловии к «Лолите» у Набокова Александр прочитал интересное высказывание: «Профессора литературы склонны придумывать такие проблемы, как: «К чему стремится автор?» или еще гаже: «Что хочет книга сказать?» Я же принадлежу к тем писателям, которые, задумав книгу, не имеют другой цели, чем отделаться от нес…» Он бы сказал «родить» вместо небрежного «отделаться от нес». Но маэстро, наверно, знал о глаголах немного больше. Впрочем, когда он пытался калькировать английский на русский, это не всегда получалось, не всегда звучало. Александр же хотел просто выплеснуть из себя готовое, созревшее, мучившее, освободить голову и душу, дать свободу перемалывающему мозгу, который в глубине себя уже держал и обтачивал новое дитя.
