Николай Семченко - Яблоко по имени Марина
— Конспираторша, — хмыкнул я. — С тобой тоже не соскучишься…
— А то! — Лена игриво хлопнула меня по плечу. — Помнишь, как нас мой муж чуть не застукал?
— Ты могла бы предупредить, что вы решили снова жить вместе, — возразил я. — Молодой и глупый, я тогда еще не знал, что у некоторых такие отношения — что-то вроде образа жизни: то сходиться, то расходиться, то бешеная страсть, то — иди на фиг…
— Чужая семья — потемки, — Лена назидательно подняла указательный палец.
— А муж и жена — одна сатана? — я улыбнулся и ради шутки вопросительно приподнял бровь.
— На свой вопрос ты сейчас и сам можешь ответить, — Лена постаралась скрыть язвительность за тонкой усмешкой.
Я решил не обращать внимания на ее колкость. Но то, что чужая семья — потемки, был согласен на все сто процентов. Лена почти ничего не рассказывала мне о своем бывшем муже, я только и знал, что тот остался в маленьком захудалом райцентре, служил в райфинотделе, иногда приезжал по делам во Владивосток, виделся с их общей дочерью — ходил к ней в детсад, обаял там всех воспитательниц и нянечек. Но, как уверяла Лена, он уже не интересовал ее как мужчина. Хотя, по ее словам, был высоким симпатичным брюнетом с ярко-голубыми глазами, носом с горбинкой — многие принимали его за грузина. Стройный и подтянутый, он непременно выделялся из толпы, и многие женщины обращали на него внимание.
«Ах, если бы они знали, что прекрасный великан в постели — полный пигмей! — говорила Лена. — Вот ты невысокий и не писаный красавец, и к тому же очкарик, зато тебя ощущаешь во всей полноте, — ее слова меня обычно страшно смущали, но Лена, как ни в чем не бывало, ласково продолжала: — Что бы там ни говорили про любовь, как бы ее ни романтизировали, а если она в физиологическом плане несостоятельна, то проходит довольно быстро. Любовь, что костер: не бросишь палку — погаснет. Цинично? Ах, миленький ты мой! Ты еще так плохо знаешь женщин…»
Хм! Я и вправду плохо их знал. Ну как я мог, к примеру, даже подумать, что приличной женщине иногда хочется быть безоглядно распутной? И все — ради того, чтобы доставить удовольствие мужчине, который ей нравится. Вот и Лена повела себя как самая последняя шлюха, когда однажды мы оказались в подъезде вонючей «хрущевки» на окраине Владивостока. Тогда мы засиделись на дне рождения у моего однокурсника, посмотрели на часы: шел первый час ночи. Была надежда, что еще попадем на последний автобус.
О том, чтобы остаться ночевать у хозяев, и речи не заходило: в двухкомнатной квартирке ютилось семейство из пятерых человек. Плюс приехала бабуська, которая специально привезла из деревни подарки для внука: корзину белых грибов и двух куриц-хохлаток. Боровики пожарили и выставили на стол — вкусно получилось, пальчики оближешь! А вот что делать с курицами, никто не знал — вернее, знали, но хохлаток сначала нужно обезглавить и ощипать перья, на что хозяева решиться никак не могли. Птиц определили пока что на балкон. Так что даже его уже заняли.
Делать нечего — мы с Леной, откланявшись, вышли в непроглядно темную ночь. Никакие автобусы, конечно, уже не ходили. И денег на такси нет. Пешком до центра — не меньше трех часов. Мы и пошли. А что еще оставалось делать? «Давай отдохнем, — вскоре предложила Лена. — Вон, смотри: подъезд в доме открыт, и в окнах света нет…»
Причем тут «нет света», я сразу и не понял. Лена, осторожно ступая по темной лестнице, завела меня на третий этаж. Там стоял большой деревянный ящик. В таких зимой обычно хранят картошку-моркошку. На ящике висел амбарный замок, и он нам нисколько не мешал, пока Лена не привлекла меня к себе и не принялась целовать. Я отвечал ей не менее страстно. На ящике вдвоем было неудобно и тесно.
— Встань на пол, спусти брюки, — шепнула Лена. — А я тут, на рундуке, на коленках. Ну, что ты, маленький, что ли? Не понимаешь? Я вот так спиной повернусь, а ты бери меня сзади…
Она говорила откровенно, бесстыдно, не стесняясь называть вещи своими именами. Меня и пугали ее слова, и возбуждали еще больше. Я, наверное, забыл бы обо всем на свете и о всяких приличиях тоже, если бы не замок на ящике. В самые страстные и жгучие моменты нашего соития он громко стучал по железной щеколде: видимо, я задевал его коленями. А поскольку остановиться я уже не мог, то стук не стихал, и, в конце концов, вывел какого-то слабонервного жильца из себя. Резко скрипнула дверь, и мужской голос гаркнул на весь подъезд:
— Да сколько это может продолжаться? Ни стыда, ни совести у вас нет!
Я отпрянул от Лены, но та удержала меня:
— Еще… Я сейчас… Еще!
Обескураженный слабонервный жилец лишь отчаянно пискнул:
— Ну, вы сейчас дое**сь! Я милицию вызову!
Он хлопнул дверью. И в то же мгновение Лена вскрикнула, подалась вся вперед, умудрившись извернуться и обхватить меня за ягодицы. А я, напуганный жильцом, уже ничего не хотел и лишь терпеливо дождался, когда руки Лены обмякнут и соскользнут с меня.
Вызвал ли мужчина милицию, мы так и не узнали, потому что быстро привели себя в порядок и выскользнули из подъезда.
Но то, что случилось потом, недели через две, вообще меня напугало. В тот день Лена оставила меня у себя на ночь: Александр Васильевич с женой уехали на дачу, и вся квартира осталась в нашем распоряжении. Однако утром, часов в семь, раздался звонок в дверь. Я как раз обнял Лену и… В общем, мы только-только начали заниматься любовью.
— Никого нет дома, — подняла предупреждающе пальчик Лена. — Не обращай внимания. Позвонят и уйдут.
Но звонки не стихали.
— Пойду посмотрю, кого там черт принес в такую рань, — Лена накинула на плечи халатик и вышла.
Я, раздосадованный, слышал, как она переговаривалась через дверь с каким-то мужчиной. И, судя по всему, хорошо знакомым Лене. Потому что она искренне обрадовалась ему, даже в ладоши захлопала, но замок не открыла.
— Извини, — проворчала Лена. — Я тебя не пущу, пока ты мне анальгина не принесешь. Голова разламывается, просто жуть! Аптека — через дорогу, открывается через двадцать минут. Возвращайся, милый, с лекарством…
Она вернулась ко мне, юркнула под одеяло, жарко прижалась всем телом и попросила:
— Давай по-быстрому! А то муж сейчас вернется с анальгином, — и глупо хихикнула. — Я его в аптеку послала.
На следующий день она, смущаясь, опустила глаза и попросила: «Если можешь, найди «квадрат», где мы с тобой могли бы вдвоем остаться. Братец заявил мне, что, мол, не потерпит больше разврата и обо всем мужу расскажет. Ну, насчет мужа он погорячился — не расскажет, конечно. Но мне неудобно приводить тебя к нам…»
«Квадрата» я найти не мог. А та квартира, в которой волей случая меня поселили, стать им, увы, не могла. Сам виноват! Почувствовав свободу, я звал сюда новых друзей-приятелей, и наши шумные посиделки нередко заканчивались глубоко за полночь. Причем, не по нашей инициативе: обычно снизу часов в одиннадцать вечера начинала стучать баба Поля — капитанша. Так соседи звали ее и в глаза, и за глаза, потому что всю жизнь она была мужней женой, ни дня нигде даже не числилась. Им хватало того, что зарабатывал ее супруг: он водил маленький пассажирский теплоход — капитанил. Детей Бог им не дал, и теперь старики доживали свой век в полном одиночестве и тишине, которую ценили, кажется, превыше всего.
