Милфа (СИ) - Малиновская Маша

Я открываю сумочку, чтобы достать шариковую ручку, когда смартфон на столе начинает глухо вибрировать. Номер не знаком, и это напрягает.

Я беру трубку, машинально отвечаю

— Да?

— Это Лилия Андреевна Агаева? Жена Агаева Романа Константиновича?

Мир на секунду теряет звук. В ушах шумит.

Я бывшая. Бывшая его жена. Уже почти, без десяти секунд.

— Кто это?

— Меня зовут Светлана, я медсестра. Мы два дня не можем до вас дозвониться. Роман Константинович попал в аварию. Срочно приезжайте в клинику на Ленина. Он в сознании, но состояние тяжёлое.

Пауза. Потом гудки.

Я хватаю куртку, мну в руке документы, словно они могут быть щитом.

Подписать сейчас?

Складываю конверт пополам и засовываю в сумочку, а потом вызываю такси. Поездка занимает двадцать минут. Двадцать мучительных минут, в которых все звуки сливаются в одно сплошное "что теперь?".

В холле больницы меня встречает врач. Мужчина лет пятидесяти с серьёзным взглядом. Он говорит чётко, без лишних слов.

— Агаев жив, в сознании, травма головы в результате ДТП. Его подрезали, и машина слетела с моста, но об этом подробнее расскажет полиция.

— А что по состоянию? — я всё еще не решаюсь сказать, что по сути, уже не имею отношения к этому человеку.

— Проведено обследование. У него сохранён интеллект, он вас узнает, но… — тут врач делает паузу, — он признан недееспособным. Возможно, речь восстановится частично, но по закону он уже не сможет самостоятельно принимать решения. Ему потребуется уход. Постоянный.

Я ничего не говорю. Только киваю.

Меня провожают в палату. Я вдыхаю воздух больницы — он тут другой, пропитанный совсем иным страхом, не такой, как в психиатрической клинике.

Роман лежит на кровати. Бледный, с повязкой на лбу. Один глаз чуть прикрыт, под вторым гематома. Он видит меня, и я замечаю, как в его взгляде вспыхивает паника. Он пытается заговорить. Мычит. Пальцы дергаются. Губы кривятся в жалкой попытке сложить слова.

Врач говорит, что я могу найти его в ординаторской и покидает палату, а я подхожу ближе.

Сажусь на край кровати. Беру его за руку.

Хрупкая. Не такая, как раньше.

Он больше не железный Роман. Больше не пугает меня, не прибивает к плинтусу одним только своим присутствием.

— Тссс, — шепчу. — Всё хорошо. Тебе обязательно помогут. Я знаю хорошее место. Там очень спокойно. Там заботятся.

Роман дергается. Пытается запротестовать. Но тело его не слушается. Только губы, едва заметно складываются в что-то напоминающее "нет".

В глазах — ужас.

Понимание.

Он знает, куда я его собираюсь отдать. Знает, сукин сын.

Ну а что, о нем ведь там действительно позаботятся.

А я прослежу.

Я улыбаюсь, чуть наклоняясь к нему.

— Ты ведь сам говорил, что это прекрасное место. Вот и вышло, Рома. Вот и вышло.

Он пытается вырвать руку, но слабо. Слишком слабо.

Я смотрю на него, и…. ничего. Ни жалости. Ни злости. Ни облегчения. Пустота, как ровная поверхность воды. Ни ряби, ни даже лёгкого колыхания.

Меня даже пугает это. Но совсем чуть-чуть.

Потому что впервые в жизни я чувствую, что сила — во мне.

А он? Он больше не страшный. Не главный. Не решающий.

И впервые я думаю — может, справедливость всё-таки существует?

50

Я возвращаюсь в свою квартиру и, впервые за долгое время, чувствую тишину как благословение, а не проклятие. Открываю окно, впуская прохладный воздух. Наливаю себе чаю — обжигающий, с медом и лимоном. В теле ощущается легкость. И хоть где-то глубоко внутри копошится ощущение, что я поступаю с Романом плохо, я стараюсь его не замечать.

Он собирался сгноить меня в психушке. Сделать из меня овощ.

С чего бы мне теперь печься о нем?

Нет уж, дорогой.

К тому же, в его состоянии действительно нужен профессиональный уход. Он уничтожил меня, а теперь должна стать его сиделкой?

Нет. И пусть кому-то это покажется жестоким, но я принимаю такое решение.

Я смотрю на мольберт в углу — картина всё еще не закончена. Зовет меня. Но решаю вернуться к ней позже.

Сажусь с кружкой на диван и на автомате открываю телефон. Лента соцсети переливается заголовками, как плохой сон.

«Прокурор Роман Агаев попал в серьёзную аварию. Предположительно, накануне он стал ключевой фигурой в расследовании, связанного с крупной криминальной сетью...»

«Ожесточённые зачистки в криминальной среде. Взяты несколько авторитетных личностей. Ожидаются громкие разоблачения...»

«Версия с покушением на прокурора Агаева пока не подтверждена, но и не исключается...»

Я застываю. Сердце начинает стучать глухо и быстро. Кажется, будто в комнате становится слишком тесно.

Мне так не хочется быть частью всего того, о чём тут пишут. Не хочется, чтобы всплыла вся та грязь, в которой я извалялась.

Я откладываю телефон и прикрываю глаза. Но эти заголовки словно на веках отпечатались — каждая строка этих новостей не просто текст, а царапина по внутренностям.

Я думала, что это уже не касается меня. Что я вышла из этой игры.

Но нет. Всё равно тянет. Сердце тянет.

И всё это неизменно напоминает ещё об одном имени….

Илья.

Я не слышала о нем уже неделю. Не звонила. Не позволяла себе. Потому что решила: всё. Довольно. Хватит за кем-то бежать. Хватит ломать себя. Но всё равно внутри всё живо. Больно. Пульсирует, как открытая рана.

Я ставлю чашку. Внезапно вспоминаю, что нужно сказать Жене, брату Романа, о его переводе в спецклинику. Как-то оформить это. Дать понять, что я не собираюсь за ним ухаживать.

Разблокирую телефон и вижу несколько пропущенных от Евгения.

Нажимаю перезвонить.

Он берёт сразу.

— Лиля.…

— Привет, Женя. Я хотела сказать… про Рому. Его скоро переведут в спецклинику, я…. должна была с тобой это обсудить.

Молчание. Слишком долгое.

— Лиль.… ты…. ты не знаешь? — голос у него тихий, сдавленный.

— Что?... — в груди что-то больно сжимается.

— Мой старший сын Илья… он погиб. В тот же день, когда и Романа подрезали. Я… я пытался дозвониться, но ты не брала. Они сказали, он погиб при зачистке. Я до сих пор не верю, что он мог вообще быть как-то связан с криминальной структурой, я…

Мне кажется, всё вокруг резко теряет чёткость. Как будто мир уходит в водоворот. Закручивается, закруживает, размывается…

— Что?.. — только это я и могу выдавить. Слово обугливается на языке, жжет.

— Да, Лиля, — тяжко выдыхает Евгений. — Знаешь… это я виноват. Я. Да. Я бросил их с Валей, а что она одна? Не уследила — связался с нехорошими людьми. Он резвый всегда был. А теперь… ну что уж.

Я не слышу, что он говорит дальше. Всё будто закручивается. Кровь отливает от лица. Чашка из рук выпадает. Разбивается. Звон. Я не двигаюсь.

Грудь сжимается так, будто кто-то сжал моё сердце в кулак. Воздух становится стеклом. Ломким, хрупким, режет лёгкие. Я пытаюсь вдохнуть и не получается. Колени подгибаются, и я оседаю на пол.

Илья погиб.

Его убил этот Белый.

Сгубил его.

Нет. Нет. Нет. Это не может быть правдой. Только не он. Только не сейчас. Только не так.

Я кладу руки на грудь, пытаясь удержать то, что вот-вот разорвётся. Но внутри всё уже падает, рушится, крошится, как ледяная глыба под солнечным светом. Слёзы льются, но я даже не чувствую их. Только боль. Боль. Боль.

— Лиль…. — устало говорит Евгений, а до меня его голос будто с опозданием доносится. — Похороны завтра. Ты придёшь?

— Похороны? — выдыхаю едва слышно, потому что горло отняло способность говорить. У меня больше нет голоса.

— Ну как похороны… Там пожар был. Прощание. По-человечески же надо как-то…

— Я.… приду, — выдавливаю, задыхаясь от боли.

Женя отключается, а меня сворачивает на полу от беззвучных рыданий. Я даже не могу вдохнуть, чтобы закричать. Слишком больно. Словно нож под рёбрами.