Анна Берсенева - Опыт нелюбви
– Освободилась? – спросил он.
– Ага. В аптеке что-нибудь купить?
– Да я и так уже опух от твоих таблеток, – мрачно буркнул Длугач.
– Температура есть?
– Не мерял.
– А сам не чувствуешь?
– Ну, кости ломит. Сижу как дурак.
– Сиди как умный, – посоветовала Кира. – А лучше лежи.
– Лежу. Приедешь?
– Еду уже.
Заставить его остаться дома и принимать таблетки всего-навсего из-за температуры и ломоты в костях было делом нелегким. Грипп он считал пустяковым недомоганием, а всем медикаментам предпочитал водку с перцем и в бане попариться. Когда Кира воскликнула в сердцах, что это просто дикость какая-то, он ответил с неожиданной злостью:
– Ну и дикость! А вы со своими нежностями городскими соплей растите вместо мужиков.
Была в его словах уязвленность, такая глубокая и такая личная, что Кира предпочла замолчать. Но когда вчера утром температура у него поднялась под сорок, он все-таки согласился остаться дома и вызвать врача. И теперь вот мрачно маялся – больше, конечно, из-за того, что вынужден чувствовать себя слабым, чем из-за самого гриппа.
– Я еду, еду, – повторила Кира. – Через час у тебя буду.
Квартиру он снимал в Трехпрудном переулке, в пяти минутах ходьбы от ее дома. Да и его собственная квартира – та, в которой он жил до развода, – тоже находилась на Патриарших, в доме со львами на воротах.
Впервые узнав про страсть Длугача к Патриаршим, Кира улыбнулась: это название как магнит притягивало всех покорителей столицы. Им почему-то казалось, что именно здесь, у этого пруда, и есть Москва настоящая, и именно этот пруд им следует, значит, завоевать в первую очередь.
Вообще-то в этом не было особенной ошибки. Но провинциальная наивность была, и Длугач со всей его жесткостью и несентиментальностью ее не избежал. Что ж, для Киры это было удобно: с Малой Бронной ходить недалеко.
Едва только она выехала из ворот, телефон зазвонил снова. Кира не стала бы отвечать, но звонок был домашний. На всех важных для нее номерах стояли узнаваемые мелодии: Длугач призывал ее к себе «Генералами песчаных карьеров», а дом надрывал душу полонезом Огинского.
– Кира! – вскрикнула трубка.
По маминому голосу было понятно, что состоялась очередная ссора.
– Что? – вздохнула Кира.
– Папа ушел!
Этот нескончаемый мамин надрыв мог бы смешить или раздражать, если бы Кира не понимала, что он уже перешел в нервное расстройство, которое в любую минуту может перейти и во что-нибудь похуже.
– Вернется, – сказала она.
– Нет! Это совсем не как раньше… Он ушел к другой женщине. К молодой. Записку мне оставил. Это… Это навсегда, Кира, навсегда!..
Мама заплакала. Кира слышала, как текут ее слезы. Страсти были опереточные, дурацкие, но слезы – настоящие, и опасность, которая давно уже поселилась в маме, тоже была настоящая.
– Я еду, мама, еду, – сказала она. – Прими успокоительное.
– Я попробую… Только не поможет, – едва слышно проговорила она. – Приезжай скорее, прошу тебя.
Это похлеще будет, чем экстремальное вождение. Проще закладывать виражи на поворотах полигона, чем ехать по обычным московским улицам, предчувствуя тяжесть, которая навалится на тебя, едва ты поднимешься по лестнице родного дома. И знать, что никакие приобретенные навыки не помогут тебе справиться с этой тяжестью.
Глава 2
– Теперь понимаешь, что он не вернется?
В слезах мамины глаза казались огромными, как в линзах. Когда-то бабушка говорила, что Кире следовало бы взять от мамы не самоотверженность, а размер глаз. Никакой самоотверженности Кира в себе не замечала – с чего бабушка это выдумала? – а глаза, да, неплохо было бы, если бы они у нее были хоть вполовину маминых. И не простенького каре-пестренького цвета, а вот такие, ярко-голубые.
Кира бросила папину записку на стол.
«И почему он артистом не стал только?» – сердито подумала она.
С такой потребностью демонстрации своего нутра, какая была присуща папе, актерская профессия подошла бы ему безусловно.
В прощальной записке были подробнейшим образом описаны все чувства, которые он испытывал еще недавно и испытывает теперь: разочарование в себе, тоска, которую, он считал, уже невозможно преодолеть, и вдруг встреча, переменившая всю его жизнь, и душевный подъем, и сильнейшая нежность к этой девочке, которая… Ну, и прочее в том же духе. Сюжет пошлейшей мелодрамы, стиль классического романа.
– Папа хорошо знает признаки жанров, – зло проговорила Кира.
– При чем здесь жанры? – Мама посмотрела на нее так, что Кире захотелось выть волком. – Это должно было случиться. Я знала, понимала… Я сама виновата! Я же видела, что его тоска переходит в отчаяние, в безнадежное уныние, и…
– Мама, хватит анализировать его тонкую душу, – поморщилась Кира. – Если ты в чем и виновата, так только в том, что полностью погрузилась в это болото. Нет, ну это же фарс какой-то, ей-богу!
– Со стороны это выглядит фарсом, я понимаю. Но я-то не в стороне. Это моя жизнь. Она прожита так, как прожита. Другой не будет. А эта – кончена.
Отчаяние, с которым она это произнесла, было таким неподдельным, что Кира насторожилась.
– Что значит кончена? – спросила она.
Мама молчала, глядя перед собою невидящим взглядом.
– Да вернется еще, – неуверенно сказала Кира. – Мало ли он уходил?
– Он собрал все свои рукописи, даже студенческие, – бесцветным голосом проговорила мама. – Раньше и рубашек не брал, уходил в чем был. А теперь – всё до последнего листочка. Он всю свою жизнь у меня отнял и ей отдал.
Она посмотрела на Киру с таким удивлением, точно видела ее впервые. Таким же удивленным взглядом обвела комнату, будто не здесь прошла большая часть ее жизни.
– Ты что? – испуганно спросила Кира.
И вдруг мама упала на пол и закричала. Это было так страшно, что Кира чуть сама рядом с ней не грянулась. Но не грянулась все-таки, а только присела и, схватив ее за плечи, попыталась поднять, посадить, помешать ей биться головой об пол.
– Что я натворила с собой, что?! – кричала мама. – Дочка, милая, прости хоть ты меня!
– Мама! – Кира пыталась перекричать маму, словно это могло ее успокоить. – Что ты говоришь, сама подумай!
– Я же ничего не видела, ничего в жизни! Все мимо меня прошло! – Она села на полу, схватила Киру за руку так, что та поморщилась от боли, и заговорила сбивчиво, лихорадочно: – Из Владивостока уехала – о родителях думать забыла. Позвоню по праздникам, поздравлю – и все. Похоронила их по очереди – как и не было! Скорее к нему – как он там без меня? Ты родилась – другая бы радовалась, ведь ребенок, счастье, а я только и вычисляю: как бы так извернуться, чтобы ребенок от него меня не отвлекал, не мешал бы мне Ленечке драгоценному внимание уделять? Это про собственное родное дитя! Учебу бросила, к работе одно требование – чтоб платили побольше, а то у Ленечки комплексы, что мы без денег сидим, и чтобы без командировок, а то кто ж будет в муженьке жизнерадостность возбуждать, если я по командировкам стану мотаться?.. У меня даже любовника никогда не было! – воскликнула она. – Ни одного, ни самого завалящего! На работе все рассказывают, как про обычное дело, а я только ужасаюсь, как ханжа последняя: да как же это можно мужу изменить?! Доужасалась! Все мимо меня прошло, все! Жизнь как сон.
