Елена Лобанова - Фамильные ценности
– Вот что, Павлик, – услышала Зоя чей-то голос. – Серёжки эти я не продам. Тебе нужны деньги? Так иди и заработай. Летом. Или есть вечерняя школа. А реализатором я не пойду. Потому что я музыкант. Да. Пианистка.
Она не могла произнести эти ужасные слова. Она понятия не имела, каким образом они вырвались из неё. Она застыла в полном изумлении.
Он же, выслушав их, молча поднялся, встал и ушёл, хлопнув дверью.
После этого Зоя стала готовиться к смерти.
Нет, она не доживёт до восьмидесяти семи лет, предсказанных Катериной Ивановной. Потому что жить ей не для кого. Её сын ушёл. Он отказался от неё. И сейчас у неё остановится сердце.
А может быть, она ещё успеет написать завещание? Всё-таки двухкомнатная квартира… Или сын – и так её прямой наследник? А может быть, мама?
Мама! Как могла Зоя забыть про неё? Она всё знает! Она подскажет, научит…
Трясущиеся руки уже набирали номер.
– Да! – отозвался мамин голос. И, помолчав мгновение, спросил недовольно: – Кто это?
И Зоин голос чётко отозвался:
– Мама! Почему ты говорила, что у меня нет голоса, а только слух?
– Что-что? Зоя… Это ты?
– Друзья-а! Вам откры-ы-ты сердца-а и грани-и-цы в стране-е-е небыва-а-лых побе-е-ед!
– Зо…
– От ю-у-ных хозя-а-ев сове-е-тской столи-и-цы прими-и-те горя-а-чий приве-е-ет!
– Зоя!
– Прими-и-те серде-е-чный приве-е-ет! При-ве-е-ет!
После этой вокальной репризы чужой дух, вселившийся в Зоино тело, умолк, чтобы перевести дыхание. За это время она успела пробормотать:
– Мам, извини… что-то на меня нашло…
– Ты пьяная? – помолчав, предположила мама.
– Нет… не то чтобы…
– Так ложись и спи! Завтра поговорим, – отчеканила она.
Машинально положив трубку, Зоя посмотрела на часы. Без четверти десять. И Пашки нет. Самое время умирать.
Однако чужой дух распорядился её телом иначе.
Он подвёл её к нотной тумбочке и заставил, опустившись на колени, перебирать старые, менее старые и совершенно рассыпающиеся в руках сборники нот.
Докопавшись до книги этюдов Листа – зелёной, со старческими ржавыми разводами по краям, – она получила безмолвную команду встать и, подойдя к пианино, открыть крышку и опустить подставку для нот. Сборник услужливо распахнулся на сто пятьдесят второй странице. Это были вариации на тему Паганини ля минор.
Блестящие вариации-прыжки – концертные, виртуозные, для штучного исполнения, а никак не для унылой училищной зубрёжки… И однажды Громова вдруг дала Зое разбирать их – на четвёртом курсе, практически перед самым выпуском. Зачем? С чего вдруг такая щедрость – потенциальной троечнице, махровой посредственности? Что она ИМЕЛА В ВИДУ?
Тогда времени на удивление, правда, не было. Зоя быстренько выучила самое начало, тему: воздушные кружева арпеджио. Как ни странно, восходящие прыжки по клавиатуре получились легко – может, оттого, что в школе хорошо прыгала в высоту, физрук её всегда хвалил (но как догадалась об этом Громова?) К тому же за вариации не приходилось переживать: не программа же, не на оценку… Кстати, и программу удалось сделать вполне прилично, на твёрдую четвёрку, хотя кое-кто в комиссии, беспощадно уточнила Виктория, предлагал тройку…
А вариации она, конечно, потом бросила не доучив.
Зоя выпрямилась и взяла первый аккорд. Должно быть, оттого, что она нащупывала ноты небыстро и осторожно, он прозвучал печально и отрывисто, как лопнувшая струна. А может, это откликнулся тот последний год в училище, когда заболела бабушка Поля и дома нельзя было заниматься требуемые шесть часов. Всё как будто шло по-прежнему, только стало пустынно в кухне и в ванной, и немытый стакан из-под чая, бывало, стоял полдня на краю стола. Но ведь бабушка Поля и всегда была тихой, незаметной… По утрам Зоя всё так же натягивала синий свитер, спеша в училище, пока были свободны маленькие классы для самостоятельных занятий. А в больших классах установили стенды «Остерегайтесь сифилиса!», потому что, шептались девчонки, одна с третьего курса… и преподаватель-духовик… нет, ты представляешь? И только Виктория Громова в своём концертном классе беззастенчиво хохотала, переводя взгляд со сверкающего рояля «Стенвей» на этот серый стенд, стыдливо приткнувшийся на краю торжественного алого паласа. А потом выставила серый стенд вон, и его не посмели вернуть.
…А потом дома стало совсем тихо, и никто не ждал Зою, и в пустой квартире можно было играть сколько угодно. Но вместо этого она, кое-как вызубрив пару технических мест из сонаты или мазурки, тащилась к кому-нибудь из девчонок, якобы вместе писать двухголосные диктанты, или просто валялась с журналом на диване, поставив пластинку с сонатами Баха для флейты и клавесина. Этот проигрыватель ей подарила Марина Львовна в честь окончания музыкальной школы.
В последние месяц-два Виктория пару раз напомнила о вариациях: принеси, мол, как-нибудь. Зоя кивала, соглашаясь. К тому времени она сдала на трояк начальную военную подготовку, зато записалась в кружок эстрадных танцев, где как раз и узнала, что у неё, оказывается, «есть прыжок».
И вот уже нет ни Марины Львовны, ни Виктории Громовой. А у неё нет больше прыжка… Да, но к чему же она всё-таки давала ей эти вариации? Неужто всерьёз считала, что ей по плечу Паганини – Лист?
И почему сама-то она, Зоя, об этом ни разу не задумалась? Не спросила?
Удивительно, но руки, кажется, до сих пор помнили основное плавно-стремительное движение, пробег снизу вверх! Выходит, зря она осторожничала в медленном темпе? Пусть не «квази престо», как указано в нотах, но умеренное «модерато» вполне можно было попробовать…
Прыжок!
Разбег – прыжок!
И ещё разбег – прыжок!
Она взлетала без видимых усилий. И чуть медлила наверху, всё ещё не веря себе: неужто… неужто?! Не Марина Львовна, не Виктория, не ученики – она слушала себя сама. Сама наблюдала, замечала, оценивала… и оценивала… ну да, положительно. Правда, чуть-чуть кружилась голова от высоты. И немного перехватывало дыхание.
Когда вошёл Пашка, она разбирала третью вариацию. Пришлось отвлечься и повернуть голову, соображая: кто это и зачем прервал её?
– Мам, я, это… – пробурчал сын. – Меня, может, на автомойку возьмут. Обещали. Серёгин договорился. В свободное время, конечно…
Зоя посмотрела на него, перерабатывая полученную информацию – несколько медленнее, чем обычно.
«В какое там свободное время? – наконец собралась рявкнуть она. – До лета чтоб никаких разговоров! До каникул – никакой автомойки!»
Она набрала воздуха в лёгкие. И сказала:
– Я думала, Громова меня за человека не считает. А она мне вариации Листа дала! Да ещё на тему Паганини. Представляешь?
Сын кивнул несколько удивлённо.
