Татьяна Лунина - Забытый плен, или Роман с тенью
– Успокойся, Танюха, тебе нельзя волноваться. Лучше поспи, завтра поговорим, ладно?
– Волнуется человек, Андрюша. А я теперь – автомат с парой функций для входа и выхода... Позови медсестру, она, наверное, на посту, в коридоре. И прекрати, наконец, таращиться, как таракан на воробьиху, никто тебя не склюет. Иди, Лебедев. А завтра не приходи, не нужно. Мне визиты противопоказаны, устаю от них очень. – Вытянула вдоль тела руки, сомкнула глаза и затихла – страстная ревнительница чужой души, проморгавшая счастье для собственной. Андрей осторожно поправил загнувшийся край одеяла, потом вышел, бесшумно прикрыв дверь. Он знал, какое слово способно их примирить, но произнести его не смог бы даже под пыткой...
Это была последняя встреча, больше они не виделись никогда. Татьяна категорически отказалась от его посещений, не сочла нужным сообщить о своей выписке из больницы, не предупредила, когда приедет за вещами, а явилась, заведомо зная, что хозяина дома нет. Она не отвечала на телефонные звонки, не звонила сама, квартира на набережной пустовала, а в «Оптике» девицы опускали глаза и бормотали, что «Татьяна Иванна уехала по делам». Лебедева выпала из лебедевской жизни, и кажется, теперь уже навсегда. Поначалу его грызла совесть, мучила вина, потом ненужные мысли стали вытесняться делами, жизнь возвращалась в привычную колею. Аркадий неожиданно проявил тактичность, с вопросами о пропавшей не приставал. Младший Олевский, по настоянию новой родни сменивший фамилию матери на отцовскую, успешно сдал выпускные экзамены. Андрей Ильич решил отправить его в Лондон: изучать экономику и шлифовать язык. Евгений решение партнера одобрил:
– Мысль неплохая, я бы даже сказал, отличная. Фирме не помешает свой экономист, который будет для нас разбиваться в лепешку.
– Может, для себя? Не забывай, Аркадий – совладелец «Оле-фармы».
– А кому он этим обязан? Если б не мы, гнить бы сейчас мальчишке рядом со свиньями на Кубани.
– Ты говоришь о сыне нашего друга. И его тетка, насколько мне помнится, бухгалтер, а не свинарка.
– На хуторе бухгалтер мало чем отличается от свинаря. Там отовсюду несет навозом, ничто не перешибет такой «аромат».
– Прислушайся к себе, когда кряхтишь на толчке, может, тогда поймешь, что мы все воняем одинаково. Ты, дорогой партнер, похоже, засиделся в своем кабинете, подзабыл, какой душок иногда в наших цехах.
– Этот душок ласкает носы, Андрюха, он делает жизнь приятной, впрочем, как и кряхтение на толчке. Не покряхтишь – не ощутишь радости бытия, – ухмыльнулся Егорин. – Как тебе мой афоризм?
На лебедевском столе включилась кнопка громкой связи.
– Слушаю тебя, Анастасия.
– Андрей Ильич, вы просили напомнить о встрече в Думе. Водитель ждет внизу. И вы не завтракали, – в заботливом голосе прозвучали укоризненные нотки, – а уже время обеда. Может быть, принести что-нибудь?
– Настя, запомни мои слова, повторять не буду. Здесь я приказываю, но не прошу – это во-первых. Во-вторых, я достаточно взрослый, чтобы меня опекать, понятно?
– Да, Андрей Ильич, извините, – виновато пискнул голосок и отключился.
– Хамоват, но почему-то любим, – вздохнул Евгений. – Раскроешь секрет своего обаяния, дорогой Андрей Ильич?
– Как-нибудь, – буркнул тот. – А теперь выметайся из моего кабинета, тебя твой заждался.
– Андрюха, постарайся найти с этим чванливым сопляком общий язык, заручись его поддержкой, – не обиделся на сухой тон Егорин. – Не ерепенься, если он будет чересчур нос задирать, засунь пока свою гордыню куда подальше.
– Может, тогда оторвешь задницу от стула да поедешь на встречу вместо меня?
– Шутишь? Я этих политиков на дух не выношу!
– Тогда заткнись и не лезь со своими советами.
Евгений вдруг хлопнул себя по лбу:
– Черт, совсем вылетело из башки! Мне же Львович звонил.
Это было бесстыдное вранье. В тот самый день, когда на егоринском подбородке пробился первый волосок, Природа, от умиления хватив лишку, выдала юнцу сверх меры уникальную память и безудержное стремление к шашням. Но если со вторым случались порой осечки, то первое не подводило Женьку ни разу. Редкая способность сохранять в сознании любую информацию наводила на мысли о неводе с мелкими ячейками, захватывающем на своем пути что ни попадя. Номера телефонов, даты, имена, события, чужие привычки, дни рождения, адреса – все, что случайно влетало в Женькино ухо или попадало на глаз, оседало в его голове надолго, нередко навсегда. Звонок Моисеева, бывшего главбуха, с которым связывало партнеров немало, забытым остаться не мог. Кроме того, родной дед новой Женькиной пассии постоянно общался с любимой внучкой, а значит, наверняка пересекался и с ее будущим мужем. Егорин признался на днях, что уже назначен день свадьбы, зазывал отметить это событие в узком семейном кругу. Лебедев обещал быть, заведомо зная, что не явится на это позорное сборище ни за какие коврижки. В последние полгода их отношения дали трещину, которая росла на глазах. Не последнюю роль здесь сыграла внезапная Женькина страсть к внучке Семена Львовича. Помимо того, в старом друге стали проявляться черты, прежде совсем незаметные. Самонадеянность, плохо скрываемое чувство собственного превосходства, хитроумие, жалкая тяга к лидерству – ничего подобного раньше не наблюдалось. То ли Женька слегка зарвался, то ли моисеевская внучка отшибла мозги без памяти влюбленному идиоту, но вести с Егориным общий бизнес становилось не просто.
– Львович интересовался твоим здоровьем, подорванным любовной горячкой? – Лебедев встал и первым направился к двери.
– Не угадал.
– Ты путаешь меня с цыганкой. Не советую, Женька, не надо. – Президент «Оле-фармы» остановился у порога и посмотрел в упор на своего вице, с довольной ухмылкой торчащего рядом. – Разобрался бы ты, наконец, со своей жизнью, дорогой мой партнер, а то от твоей болтанки других на блевотину тянет. – Распахнул дверь и вышел, без малейшего желания услышать ответ. А спускаясь по лестнице, вдруг ощутил себя плагиатором, выдавшим чужую мысль за свою.
* * *Тридцативосьмилетний Геннадий Тимофеевич Козел радел в Государственной думе о здоровье своих сограждан. Каким ветром бывшего историка занесло на ниву здравоохранения, знал один только Бог да еще, может, время, выкидывающее и не такие фортели с людьми. Сам депутат, опекавший прежде бюджет, отнесся к новому назначению философски, мудро рассудив, что при наличии интеллекта, здоровых амбиций и деловой хватки печься можно о чем угодно, была бы власть. Власти хотелось, конечно, больше, но ведь курочка по зернышку клюет, тем и бывает сыта. К той цели, которую наметил себе народный избранник, голодному не добраться, силенок не хватит, и любая неприметная кочка сможет оказаться непреодолимой преградой. Кочевал же Геннадий Козел из выборов в выборы вполне успешно. С равными не ссорился, простых людей не чурался, над оппонентами не глумился, исправно жал поочередно на кнопки, легко угадывая ожидаемый результат, щедро делился о наболевшем, метко бил, отбивался шутя и скоро прослыл одним из самых перспективных российских политиков. Поговаривали, правда, что у него не совсем ладится личная жизнь, но, как известно, хорошему человеку трудно найти достойную половину, поэтому на холостяцкое бытье депутата закрыли глаза, уяснив, наконец, что думец еще молод, чтобы быть многодетным отцом семейства, настанет время – все образуется. Тему любовных историй прекратили мусолить, сплетникам с горлопанами заткнули рты, в новый депутатский срок Геннадий Тимофеевич вкатился уверенно и спокойно, прикрываемый с тыла крепнущей партией, с фронта – горячей поддержкой электората. Ни разу не пойманный на лжи, никого не предавший, принципиальный, неподкупный, известный ревнитель интересов народа, со связями, влиянием, авторитетом – именно к нему направлялся сейчас президент «Оле-фармы» на голодный желудок и с верой в удачу.
