С тобой навеки (ЛП) - Лиезе Хлоя

Прошло буквально несколько недель, и всё так сильно изменилось. И не самая меньшая из перемен — крохотный пушистый котёнок, мигающий и глядящий на меня.

— Мяу, — говорит она, когда я открываю дверцу с пассажирской стороны и беру её на руки. Я подумала, что не стоит заталкивать её в дом Акселя без его разрешения; лучше попытаться найти его и представить их друг другу, очаровать его тем фактом, что мы предусмотрительно заскочили в маленький магазинчик и купили биоразлагаемый наполнитель для кошачьего туалета и органический влажный корм для котят. И если это не произведёт на него впечатления, мне придётся надеяться, что пары больших грустных голубых глаз хватит, чтобы убедить его оставить её.

Мы обходим шалаш в поисках Акселя. Странно, ибо время ужина, но команды здесь нет. Я ожидала, что наткнусь на очередное крупное застолье, но никого нет.

— Мяу, — снова говорит она. Это самое крохотное мяуканье, что я слышала в своей жизни.

Я целую её в голову.

— Я тебя тоже люблю. Не уверена, как тебя зовут, но я придумаю что-нибудь хорошее.

Она светло-серая с большими голубыми глазами, такая очаровательно маленькая и пушистая, что это вообще не должно быть возможным.

Пройдя по дому, мы добираемся до пристройки в задней стороне шалаша — Аксель объяснял, что это стало решающим фактором в пользу покупки для его родителей и растущей семьи, когда они приобретали дом. Зовя Акселя по имени, я пробую открыть первую дверь спальни. Дверь распахивается, и я останавливаюсь как вкопанная. От вида перехватывает дух. Солнечный свет отражается от озера, редеющая осенняя листва перемежается вечнозелёными деревьями. Свет льётся в окна и придаёт полам цвет ириски. Не впервые за последние несколько недель я думаю, что могла бы и привыкнуть к постоянному проживанию в таком красивом месте.

— Мяу, — снова говорит кошечка.

Я выдёргиваю себя из грёз и нежно обнимаю её.

— Ты права. Пора отвезти тебя в маленький дом и организовать тебе лоток. Если кто и может посочувствовать стрессу из-за отсутствия туалетной зоны, то это я.

— Мяу, — соглашается она. Затем она начинает ёрзать, царапать мои руки. Она внезапно кажется очень взволнованной.

— Мяу! — говорит она. Громко.

Этот звук пронзает моё сердце будто стрела.

— Что такое, милая?

— МЯУ! — снова говорит она. Я правда не знаю, как анатомически возможно, чтобы такой маленький котёнок издавал такой громкий звук. А ещё она мяукает так, будто с неё заживо снимают шкуру.

Я спешу вниз по лестницам, аккуратно держа её на руках. Она испускает очередное пронзительное МЯУУУУУ!

— О, сладкая горошинка! Что случилось? — моё сюсюканье звучит абсурдно, но моё сердце разрывается на части, и котенок тоже как будто разрывается. — Всё хорошо. Я тебя держу.

— Мяу? — говорит она, положив крохотную лапку на мою руку.

Мои внутренности превращаются в желе. Если на меня так влияют питомцы, что будет, если у меня когда-нибудь родятся дети? Я просто растворюсь лужицей чувств? Как мне вообще это пережить?

— Уууф.

Я врезалась прямо в очень крепкую стену. Тёплую, приятно пахнущую стену. Мои глаза осмысливают, что они видят — тёмно-синяя фланелевая рубашка в зелёную клетку, с закатанными рукавами. Несколько расстёгнутых пуговиц, аппетитный кусочек обнажившейся мужской груди и…

Моя улыбка абсурдно широкая, но я не могу её остановить.

— Привет.

Аксель хмуро смотрит на крохотное, милое создание, приютившееся на моих руках. Кажется, она писает на меня. Я вылетаю мимо него на крыльцо, сбегаю по ступеням и опускаю кошечку на участок травы. Она мгновенно приседает и какает.

— Что ж, — говорю я ей. — Дочь вся в мать.

Шаги Акселя пересекают крыльцо. Он опирается на перила.

— Это что?

— Котёнок.

Наши глаза встречаются, и моё тело будто пронзает молнией.

— Это я вижу, — сухо говорит он, глядя на кошечку, которая скребёт своими крохотными лапками и отскакивает от какашки. Как и с её мяуканьем, я поражаюсь, что такое могло выйти из её маленького тельца. Когда Аксель суёт руки в карманы, я замечаю сине-зелёное пятно краски на его запястье сбоку. Это ощущается странно интимным.

— Ты поняла, что я имел в виду, — говорит он.

Сев на верхнюю ступеньку крыльца, я говорю ему:

— Я нашла её на обочине дороги. Я не могла просто бросить её там.

Маленькая, серая и абсурдно пушистая, она как большой комок пыли кое-как ковыляет по ступеням и бросается на ботинок Акселя. Затем она поднимает на него взгляд и испускает самое крохотное «мяу» в истории мяуканья.

Мы с ней обе знаем, на что она способна, но она максимально давит на милоту.

— Ты ей понравился, — говорю я ему, пока она с рвением атакует его шнурки и тянет с такой силой, что сама же падает назад с глухим шлёпком.

Аксель скрещивает руки на груди и смотрит на неё вниз, выгнув одну бровь.

— Ей понравились шнурки.

— Ах, но это же твои шнурки.

Мяукая, она снова взбирается на его ботинок и тянется вверх, поставив крохотные лапки на его лодыжку.

— Видишь? — я улыбаюсь, почёсывая её маленькую щёчку. Она тянется навстречу ласке, но твёрдо остаётся на ботинке Акселя. — Дело не только в шнурках. Дело в тебе.

Он хмуро косится на неё.

— Я в этом искренне сомневаюсь.

Она снова мяукает.

— Думаю, она чувствует себя как дома здесь, — я показываю на ошеломительный вид перед нами — серое, похожее на матовое стекло небо, пронзаемое бесчисленными вечнозелёными деревьями. — Красиво, не так ли? — нараспев обращаюсь я к ней, когда она забирается ко мне на колени и начинает мурлыкать. — И ты того же цвета, что и эти великолепные облака. Тебе самое место здесь, не так ли?

После долгой паузы Аксель говорит:

— Может и так.

Когда я поднимаю взгляд, он смотрит не на котёнка. Он смотрит на меня.

В моём сердце грохочет гром. Кажется, мне мерещится. Он говорил о крохотном котёнке, а не обо мне. Его взгляд опустился к моим губам и остался там, потому что он смотрит, что я скажу дальше, а не думает о том, чтобы зацеловать меня до бесчувствия.

Вот только Аксель опускается на крыльцо прямо рядом, вытягивая длинные ноги по ступеням и опираясь локтями на колени. Он слегка наклоняется ко мне, и наши руки соприкасаются, когда он почёсывает котёнка за ушками. Её мурлыканье удваивается по мощности. Ещё одно сходство между нами: одно легчайшее прикосновение Акселя Бергмана, и мы мурчим от всего сердца.

Я вдыхаю, и дофамин переполняет мой мозг удовольствием. От него пахнет свежим воздухом, тем кедрово-шалфейным мылом и жаром его тела. Я хочу, чтобы мои ладони скользили по его коже, погружались в его волосы. Я хочу ощутить его вес на мне, во мне…

— Где ты была? — спрашивает он. Его глаза смотрят на мои волосы, губы почти изгибаются в тени улыбки.

Я рефлекторно поднимаю руку, но Аксель опережает меня и снимает с моей макушки маленький белый полевой цветочек.

О божечки. Цветок с кишечной катастрофы в поле.

Я не могу рассказать ему, что у меня была туалетная неожиданность по дороге домой. Ну, мочь-то могу… просто не буду. Это слишком постыдно. Одно дело — в целом объяснить, что у тебя ВЗК, но никому не нравятся детали, и особенно табуированным считается всё, что расположено в человеческом теле между пупком и бёдрами. Я знаю, рационально я знаю, что в моей болезни нет ничего постыдного, но это сложно. Сложно найти смелость рассказать ему всё как есть, когда я хочу Акселя, хочу чувствовать себя привлекательной для него.

— Руни? — он мягко крутит цветок в руках, туда-сюда, зажав между своими большим и указательным пальцами.

— Я была… в поле. С… полевыми цветами.

Уголок его рта приподнимается, ещё сильнее напоминая улыбку.

— Я это уже понял. Что за поле?

Я смотрю на кошечку, гладя её и надеясь, что мои волосы, упавшие на лицо, скроют смущённый румянец.

— У девушки должны быть свои секреты.

Он тихий. Я чувствую на себе его взгляд. Так что я смотрю на кошечку и молюсь, чтобы он закрыл тему.