Следы на битом стекле (СИ) - Нарская Рина

— Понял?! Мой!.. Мой!!! Мой!!! — продолжает дико орать она.

Даже, когда я понимаю, что с таким припадком мне не справиться, и что лучше самому свалить, пока ещё в адеквате.

Даже, когда вылетаю в коридор, срываю с крючка шмот и, на ходу обуваясь, бахаю дверью.

Глава 28

*Она*

Я не знаю, о чём с ним говорить. В голову лезут совершенно ненужные сейчас, «неправильные» мысли. Вспоминается наш поцелуй: шершавость влажного бинта на щеке, металлический привкус его губ, мятное дыхание, ласка холодных пальцев. И меня всю выкручивает от туманного сплетения чувств вины и тоски, от желания немедленно обнять его, такого хорошего, тёплого, доброго, почти родного, и понимания, что не стоит этого делать.

Но, то ли оттого, что Артём сам как-то слишком обречённо молчит, то ли оттого, что мы с ним двинулись той же дорогой, что и в день знакомства, мне удаётся на время отбросить все загоны и попытаться завести с ним непринуждённую беседу.

— Как ты себя чувствуешь? Выспался?

— Дааа, — усмехается он с явным облегчением. — Ещё как. Я столько не спал, наверное, никогда в жизни.

От бессменно милой улыбки становится легче и как будто даже светлей, несмотря на дрянную промозглую погоду и густые осенние сумерки.

— Везёт же! А как там твой котёнок поживает? — вспоминаю я.

— Нормально. Ест только много, — бодро отвечает Артём. Но, вздохнув, продолжает уже не весело: — Я вот не знаю, что с ним делать. Холодно становится, ночью вообще уже холодно. Нужно найти ему какое-то место.

— Хочешь, я его себе возьму?! — не подумав, предлагаю я.

И тут же осознаю, что зря я это сделала. Вряд ли дядя Витя обрадуется ещё одному приживальцу, и моё желание порадовать Артёма может дорого мне стоить.

— Правда, возьмёшь? — с сомнением переспрашивает он.

— Ну, или хочешь, можешь ты взять… — иду я на попятную.

Дура! Если он мог бы, он бы это сделал!

— Да я сам дома редко ночую, — вздыхает Артём, и я ещё больше корю себя за глупость.

Ситуацию выправляет неожиданно вспомнившийся мне стишок. Откуда он в моей голове, я сама не знаю, но почему-то именно сейчас меня распирает прочесть его:

В чистом поле, в белом поле Было всё белым-бело, Потому что это поле Белым снегом замело...

— А дальше не помню, — смеюсь я. — А, кажется, вспомнила! Ла-ла-ла, а концовка там такая:

И в белейшем в мире зале Спал без горя и забот, Спал на белом одеяле Совершенно чёрный кот.*

Я своего добиваюсь: на лице Артёма снова расцветает улыбка, а в глазах загораются привычные ясные искорки.

— Это что, твои стихи? — с каким-то уважением интересуется он.

— Нет, конечно! — смеюсь я снова. — Не мои. Какого-то писателя детского. Но я когда-то тоже что-то подобное сочиняла. А ты?

— Что я? — он как-то сразу напрягается.

— Ну, писал когда-нибудь? Мне кажется, просто, все люди когда-нибудь что-нибудь писали. Ну, я имею в виду стихи. Хотя бы в детстве.

— Я… ну, нет… — тянет он. — Стихи, это не ко мне, это, если что, к Алексу. Я на гитаре только… могу, короче, полабать немного, и то, в общем, три блатных аккорда. А насчёт стихов, то есть текстов… это, в общем, к нему.

— К Алексу? — нарочно повторяю я.

Ещё одно подтверждение, что Алекс и есть Васдушка, мне уже не нужно, но я не могу не поддаться искушению узнать о нём больше, даже несмотря на тут же колыхнувшуюся где-то глубоко внутри обиду.

— Да, он раньше часто что-то выдумывал, прямо на ходу, — рассказывает Артём. — У нас с ним даже союз такой творческий был, типа группа. На компе аранжировки простенькие клепали, мечтали трек записать в настоящей студии.

— Почему, мечта-ли? Забросили почему?

— А, это всё Мирон, — морщится Артём.

— Чего? То есть, кто?

— Да это… так, рэп-исполнитель один, короче. Алекс, когда на него подсел, сказал, что то, что делаем мы, всё фигня. А фигню делать — лучше вообще не делать. Иии... в общем, забросили мы музыку, так и начав... Хотя… перспективы у нас были, мне кажется, по крайней мере, на районе...

— Ого! — не дождавшись его взгляда, восклицаю я. — А мне казалось, Алекс никогда не сдаётся! Он же такой… инициативный весь, всегда везде первый.

Тут я переживаю, что мне не удалось скрыть сарказм и злость, что так и прут из меня, но Артём, как ни странно, поддерживает.

— Это правда, — усмехается он. — Он сам как-то ляпнул, что на соревнованиях, где куда-нибудь нужно влезть без мыла, он бы занял первое место… А по поводу музыки… Так он и не сдаётся. Это гибкость. Он говорит, зачем расшибать лоб о закрытую дверь, когда где-то есть точно такая же открытая… В общем, сейчас он вроде как ищет ту самую дверь. Пробует. Недавно вот видеоблогингом решил заняться. И вроде как неплохо там получается у него…

— Да уж, — задумчиво вздыхаю я, мгновенно вспомнив сразу все пересмотренные за ночь ролики. — И всё-таки ты хороший друг! — восклицаю громко и останавливаюсь, чтобы лучше видеть «тёплые» глаза Артёма.

В эту минуту меня снова распирает от чувств: от безграничной любви, тоски, нежности, ревности, злости… Какие из них к кому — я не знаю, но, поймав растерянный взгляд этих, сто пудов, ещё и самых трогательных в мире глаз, уже не способна держаться. Тянусь к нему и буквально повисаю на нём, прижавшись щекой к сырой дутой куртке и вдыхая какой-то родной, смутно знакомый мне аромат безмятежного детского счастья...

Возможно, это запах табака.

Мой папа тоже курил.

Артём несмело, одной рукой, но всё-таки тоже меня обнимает, и мы долго так стоим, прижавшись друг к другу и просто забыв обо всём, пока в какой-то миг холодная липкая материя под моей щекой не вибрирует от его хриплого голоса.

— А ты когда-нибудь качалась на качелях под дождём?

— Не помню, — пожимаю плечами я. — Вряд ли. У моей мамы была, похоже, какая-то фобия. Она, как только дождь начинался, всегда загоняла меня домой.

— Тогда сейчас у нас, кажется, есть шанс исправить эту чудовищную несправедливость! — улыбаясь, Артём указывает в сторону мокнущей, как и мы, под усиливающейся моросью детской площадки…

*строчки из стихотворения Бориса Заходера

Глава 29

*Она*

Так как одни из качелей оказываются сломанными, а вторые подозрительными, мы решаем не рисковать и впасть в детство на другом аттракционе: большой облезлой карусели, которая, к счастью, хоть и такая же старая, но вполне рабочая.

Артём раскручивает меня, потом запрыгивает на противоположное сидение сам, и мы кружимся, смеясь и визжа от восторга.

— Слушай, будет не очень, — кричу я, — если как в «Трудном ребёнке» получится! Это фильм такой древний, смотрел?

— Это когда всех стошнило, что ли?! — Артём смеётся.

А потом ненадолго залипает в телефон и, убрав его, резко соскакивает на землю.

— Ладно! Пойдём тогда в другое место, я тебе кое-что покажу. Там новую площадку поставили, на ней такие качели прикольные есть, тебе понравятся! Надеюсь, в такую погоду там не людно.

— И часто ты на качелях качаешься? — повинуясь, спрашиваю я.

Мы выходим со двора на какую-то очередную дорожку, в которых я не разбираюсь, и мокрые, ещё уцелевшие на кустах, листья, словно хватаясь и не пуская нас, шелестят по нашей одежде...

На «новой» площадке, куда меня приводит Артём, обнаруживается много всяких штук: лазалки, лабиринты, машинки, паровозы для малышей. А ещё трёхэтажная горка и… абсолютно никого народу!

В размытом свете фонарей я различаю лишь рябь усилившегося до того, что его уже не назовёшь моросью, дождя.

Прикольное чувство рождается внутри — как будто мы захватили этот мир и теперь можем позволить себе всё, что до этого не решались.