Томас Уайсман - Царь Голливуда
Однажды Александр пришел в офис и обнаружил своего хозяина сидящим за столом, его большая тяжелая голова покоилась на ладонях, он плакал, не стыдясь своих слез.
— Что с вами, мистер Сейерман?
Тот поднял на Александра глаза, но ничего не делал, чтобы осушить на своих щеках слезы.
— Десять недель я ожидал, я ждал, и я ждал и ждал, и еще ждал, и еще… Ты знаешь, я терпеливый человек. Я обещал им десять сотен долларов за место на Рейбурн-стрит, я обещал, ибо я, конечно, еще не имел этих денег. И я ждал столько, сколько они находили нужным…
Сейерман встал, засунул руки в карманы брюк, а голова его еще глубже погрузилась в воротник рубашки.
— Александр, — сказал он в своей трагифилософической манере, — ты знаешь разницу между никем и кем-то? Я скажу тебе. Когда ты никто, ты должен ждать; когда ты кто-то, ты заставляешь ждать других. Десять недель я ждал, а они все заставляли и заставляли меня ждать. Я ненавижу эти грабительские ухватки, но что я мог им сказать? Теперь-то я сказал бы им что угодно, но тогда у меня такой возможности не было. Я ждал, и улыбался, и говорил: спасибо, сэр; и еще говорил: я предугадываю ваше дальнейшее решение, сэр; и еще говорил: я надеюсь, мы сумеем довести наши переговоры до быстрого и положительного решения. Вот все, что я мог им говорить: спасибо, сэр, вы совершенно правы, сэр. А тем временем, ты знаешь, как я нашел деньги? Ох! Мои мучители, они не ждали меня: хотите покупать покупайте, только решайте в сорок восемь часов, сорок восемь часов мы подождем, у нас есть и другие покупатели, и все в таком роде. Они знают, как загнать тебя в угол, они даже знают, что ты чувствуешь, когда они лягают тебя копытом в кишки…
Текущие дела и заботы сделали из Сейермана своеобразного рефлектанта, размышляющего ветвисто и замысловато. Александр все никак не мог понять, к чему он клонит, но из следующей тирады смысл вышесказанного разъяснился.
— Александр, — продолжал Сейерман после минутного молчания, — в браке я несчастный человек, я женат на женщине, нисколько для меня не привлекательной. Я женился на некрасивой девушке, и что еще хуже, я женился на тощей девушке. И вот я тащу все это на себе, Александр, это наказание за то, что я женился не по любви. Я женился из-за ее приданого, из-за вшивых нескольких сотен баксов, которые дал за ней отец. Я думал тогда начинать свой бизнес, вот почему я и женился. Никогда не делай таких вещей, Александр, ты жестоко поплатишься за это. Теперь я за это плачусь. У всякого человека бывает трудный момент в его деле, но он, по крайней мере, приходит домой, к женщине, которую он любит, которая дает ему некоторое наслаждение, некоторое удовлетворение — это уже немало. Но вот я — я прихожу домой, как в могилу. Пойми меня, Сара неплохая женщина, она добрая мать, добрая, светлая натура, но она тощая, тощая — ты понимаешь? Тощая на взгляд, на ощупь и тощая в своем сердце, — он для убедительности прижал руку к своему сердцу. — Как ей удается быть такой тощей? Я не понимаю. Дочь человека, который держит деликатесную лавку. И эта лавка набита такими вещами — пальчики оближешь. Холодное мясо и фаршированная рыба, и бублики, и связки сосисок и сарделек, и свежеиспеченные булочки с тмином, и заливной карп, и рулеты, и копчушки, и штрудели. Но она — тощая! Никогда не женись на тощей девушке, Александр. Они раздвигают для тебя свои ноги всегда с таким выражением, будто приносят себя в жертву.
В то время, как он говорил, вошла мисс Тоулби, кассирша, она принесла черную металлическую коробку с выручкой. Сейерман молча следил за ее движениями и проводил ее взглядом, когда она, положив коробку и приветливо сказав: "Доброй ночи!", направилась к двери.
— Вот что я называю женщиной, — заявил Сейерман с пылким энтузиазмом, когда дверь за ней закрылась. Александр, соглашаясь, кивнул. — Но она и не смотрит на меня. Я ведь вижу. А почему? Скажи! Я, конечно, не виню ее. Я тут как-то шлепнул ее разок по заду — невинный легкий шлепок, совсем не больно — но она повернулась ко мне и серьезно так говорит: пожалуйста, мистер Сейерман, не делайте больше этого, или я, мистер Сейерман, подам вам заявление об уходе… Вот как они мне говорят. Но в один прекрасный день все переменится, Александр. Они еще будут благодарить меня, если я шлепну их… Я знаю, у меня смешная наружность. Знаю. Но я говорю тебе, Александр, в один прекрасный день они перестанут говорить мне свое: пожалуйста-не-делайте-так-мистер-Сейерман…
— Мне не кажется, что у вас такая уж смешная наружность, мистер Сейерман.
— Ах, тебе не кажется… Ты, Александр, добрый малый. Мне хотелось бы иметь такого сына, как ты.
Сейерман подошел к окну и смотрел, как мисс Тоулби спускается по лестнице; каждое ее движение нравилось ему, и он вспомнил, как всегда вспоминал в грустные минуты, свою молодость, время, когда он работал закройщиком в фирме "Германн Глэнц и сыновья". Вспомнил, как в шесть тридцать вечера девушки выпархивали из здания, бросая вызов множеству алчных глаз; не было там более алчных и голодных взоров, чем у Вилли, уже даже тогда. Ах, как менялись эти девушки! Днем, на работе, такие бесцветные и невыразительные. Но в шесть тридцать!.. В сумерках они казались такими горячими и сияющими от жара, разгорающегося в их крови. Они светились совсем как светлячки!
* * *— Ты ничего не ешь, — сказала Леушка.
— У меня совсем нет аппетита, — ответил Александр.
— Возьми, поешь еще немного. Человек должен есть.
— Я не голоден.
— Съешь, по крайней мере, кусочек мяса, это легкая пища, даже инвалид может это есть.
— Оставь, мама, съем потом, не хлопочи из-за меня.
— Я не знаю, чем тебя кормить, ты ничего не ешь.
— Мне нужно кое-что обдумать, я совсем не голоден. Не сменить ли нам тему?
— О чем же нам говорить? Ты ведь считаешь, что я не могу дать тебе ничего, кроме еды.
— Ради Бога, прошу, перестань так говорить.
— Мать есть мать, и она выполняет свой долг.
— Ты все время раздражаешь меня, мама.
— Разве не о твоем благе я забочусь?
— Я знаю, знаю, ты желаешь мне добра, но ты раздражаешь меня, впихивая в меня пищу, когда я совсем не голоден. Позволь мне самому определять, когда я хочу есть, а когда — нет.
— Я сделала тебе пюре, совсем немного картофеля с молоком.
— Нет, мама. Я вообще не хочу есть. Ничего не хочу, — с этими словами он сильно оттолкнул от себя тарелку.
— Впервые слышу о таких вещах.
— Хорошо, ты услышала о них теперь.
— Ты не заболел, Алекс?
— Нет, я здоров. И я миллион раз просил тебя не называть меня ни Алексом, ни Элекси. Меня зовут Александр.
