Светлана Макаренко-Астрикова - Дважды любимый
— Кэсси, уйди же, ради Бога, я ведь могу упасть! — взмолилась она, стуча зубами. Ее пробирал озноб, но она упрямо пыталась нащупать на стене щиток электроприбора. Найдя круглую выпуклость, повернула на себя маленький рычажок. Внутри прибора что-то резко щелкнуло. Мерное жужжание стихло.
— Слава богу! — облегченно вздохнула она. — Надеюсь, не сломала ничего? — спросила саму себя с усмешкой, тут же морщась от боли и неприятных, сосущих ощущений в желудке. — Кэсси, да отойди же от меня! Ты ведь мешаешь мне. — Она, задохнувшись, почти что упала на дверь, пытаясь сдвинуть пальцами колесико английского замка. Мокрые руки непослушно скользили по прохладному металлу, срываясь, царапая обивку двери.
— Черт, да как же мне его открыть? Кит не попадет в квартиру, у него нет ключа… — шептала она, закрывая глаза и утирая ладошкой пот, стекавший со лба ручьями. Она вдруг почувствовала себя яростно бессильной и опустошенной. Слезы подступили к горлу наравне с едкой горечью тошноты.
— Ну вот, только не сейчас! — подумала она, и крепко зажимая рот ладонью, другой рукой все пыталась и пыталась повернуть тугое колесико. Наконец, ей это удалось, и дверь оказалась чуть приоткрытой Она жадно вдохнула через щель воздух, в котором пыль зарождающегося лета перемешалась почему то с запахами расплавленного сыра и жареных яиц. Пахло не кофе, каштанами и карамелью, как в Париже, не шоколадом, как в Вене, не мимозой и желтофиолью, как в Ницце и Ментоне, не осенним виноградным листом, как в Праге, а вот так, обыденно, прозаично: яичницей и растертым сыром. Быть может, кто то в доме просто — завтракал, а кто-то — пек пироги. При мысли о пирогах, в голове у нее опять что-то тоненько зазвенело, сжало виски в тугое кольцо, полыхнуло искрами… В горле что то сомкнулось, заволновалось, затрепетало, как очередная, полная, тугая, горько — соленая морская волна…
Часть десятая
— …Алла Максимовна, я не знаю ничего! — несясь по тротуару рядом с женщиной, чей белый плащ развевался на ветру, как большой парус, на ходу тарахтела Лиля, то и дело нервно перебрасывая сумку через плечо. — Мне позвонил Кит, сказал, что с Наткой плохо, она одна там, в Матросском, я — прыг в туфли — и к Вам! Хорошо, что я Вас застала…
— Застала. — Высокая, чуть полноватая женщина с тщательно уложенными, седовато-сиреневыми волосами нервно крутила на пальце кольцо от связки ключей, и бежала по тротуару, не обращая внимания на еще непросохшие лужицы — следы, островки вчерашнего ливня, которые пачкали ее дорогие, светло-кремовые туфли с черным резко зауженным носком. Было видно, что бежать женщине тяжело и неловко, на высоком каблуке она чувствовала себя как то неуверенно, но старалась этого не замечать.
— Застала, вот именно! Я сама побежала из дому, не помню, как и в чем. Олег мне что то кричит, а я даже не соображаю, те ли ключи взяла. Хорошо, что не убежала в тапочках. — Она на секунду остановилась, чтобы перевести дыхание. Пожала плечами, и Лиля тотчас узнала жест, характерный для Натки. «Родовое!» — машинально, с каким то необъяснимым удовольствием, подумала вдруг Лиля. И улыбнулась.
— Ты хоть знаешь, какой это этаж? Я не была здесь никогда, — бормотала озабоченно Алла Максимовна, то и дело поправляя рукой волосы на висках. Лиля уже хотела было ответить ей что-то определенное, но вместо этого вдруг резко подпрыгнула и стала махать рукой подъехавшему такси из которого вылезли оглушительно хлопая дверьми двое мужчин.
— Кит! Дэн! Слава богу, Вы здесь! — Лиля подхватила под руку запыхавшуюся Аллу Максимовну, и все четверо они ворвались в подъезд, чуть не на лету одолевая лестничные марши, в полном молчании, только у Кита нервно дергались скулы.
На площадке пятого этажа Лиля оторопело замерла, осторожно беря за руку Аллу Максимовну.
— Это здесь. Квартира 74. Господи, открыто почему-то?!..
Хриплый голос Лили сорвался на шепот и спустя мгновение она уже стояла на пороге дома, окутанного непонятным, прогоркло — едким запахом плавленой синтетики, пластмассы, хлора и жареных яиц…
— Натка, ты где?! Мы пришли. Мы уже тут. — зажмуривая глаза и поднося ладонь ко рту хрипло выдохнула Лиля, направляясь из коридора в сторону ванной комнаты и кухни. Прохладный полумрак чуть ослепил ее, и когда она обо что то споткнулась в коридоре, то не сразу поняла обо что именно. Мягкое, плотное. Опустив глаза вниз, она ошеломленно смотрела на распростертое перед нею тело. Смотрела всего лишь долю секунды, потому потом она просто упала на это тело, ощупывая его гибкими, проворными музыкальными пальцами. Ее обезумевший шепот, а потом — сдавленный крик совсем не смог перекрыть того звериного рычания — стона, что вырвался вдруг с клекотом из горла Кита. Одним прыжком он очутился около жены. Приподнял ее, прижимая к себе, целуя лоб и глаза, спутанные волосы, рассыпанные по плечам. И Лилька, сквозь неудержимо застилавшие ее глаза, вольные, слепящие слезы, вдруг увидела, как тонкая, стройная, гибкая, подвижная прежде Натка, словно корень прудной лилии — кувшинки безжизненно повисла на его руках.
Алла Максимовна медленно оседала на подхватившего ее парня в зеленой куртке — ветровке с капюшоном, мотая головой из стороны в сторону и бессмысленно, жадно, протестующе бормоча:
— Нет, доченька, нет… Как же это, доченька?… — Она вдруг вырвалась из рук ошеломленного Дэна, на ходу яростно сдирая с себя светлый плащ, ломая руками каблуки узконосых, беспомощно — нарядных туфель…
— Натуся, любимая, что с тобой?! Натуся моя родная, ты жива?? — похолодевшими от озноба ужаса пальцами, опустившись на колени, она гладила лицо дочери, ее щеки, лоб. Как то осторожно, недоверчиво, словно боясь, что Кит вдруг может оттолкнуть ее.
Он молчал. Только крепко держал на руках ее дочь, словно баюкал уснувшего ребенка. Ее ребенка, к которому она прикасалась теперь так робко и неуверенно. И Алла Максимовна вдруг сама закачалась, как китайская игрушка — болванчик, из стороны в сторону, из стороны в сторону. Безвольно, монотонно, улавливая баюкающий ритм, словно посылаемый свыше, проснувшийся вдруг внутри нее. Ритм, усыпляющий душу и разум. Набрав дыхания в легкие она вдруг низким, грудным сопрано тихонько, неожиданно запела:
— Спи, моя радость, усни,
В доме погасли огни!
По щекам ее слепо бежали слезы, глаза были широко распахнуты, но она не видела ничего. Она просто качалась из стороны в сторону, иногда останавливаясь и продолжая монотонно:
Рыбки уснули в пруду
Птицы на розах в саду!
Лиля, захлебываясь от слез и ужаса одновременно осторожно обняла ее за плечи, коснулась губами волос. Женщина не замечала ее. Она раскачивалась из стороны в сторону и пела, пела…
