Светлана Макаренко-Астрикова - Дважды любимый
— Я всегда говорил, что большинство баб — стервы от рождения! — нервно усмехнулся в ответ Турбин. — И еще я думал, что циник — это я…
— Она не стерва. Просто Натка все время невольно напоминала Алле, как же несовершенна, на самом деле, и она сама, и ее душа… Напоминала даже просто — напросто — своим присутствием. Дочь для матери и всегда немного — соперница, а тут это все вдвойне Алле про мозгам и сердцу стучало… Натка была с шести лет крылатым, одухотворенным Моцартом в юбке. А ее мать — только усталой лгуньей всю жизнь. И более — ничего. — Лиля развела руками.
— Ты уж ее совсем каким то монстром рисуешь, Лиля. — с сомнением в голосе произнес Никита. — Вот моя мать хоть и изменяла отцу, но все же он на нее смотрел, как на подругу жизни, у которой судьба растянулась, словно сухожилие на правой руке. Растянулась, а потом — сжалась. До размеров городка в Заполярье, какой то Печенги… Птица залетела в эту несчастную Печенгу, диковинная, как иволга, и он дохнуть не смел на нее, птицу эту, и прощал ей все… И они любили меня оба, и это все искупало.
— Правильно. Чтобы сохранить любовь, надо иметь в душе еще что-то, кроме любви, говорят французы. Иметь понятие о том, что она из себя представляет. Море, океан, ручеек? Алла Максимовна имела в своей душе только поруганную гордость любви к себе. Любовь потом переросла во Вселенскую жалость. К себе же. Натке там, в ее сердце, не осталось места. Антон Михайлович был щедрее. Он любил Натку. Без меры. Любил Валерию. Разрывался. Потом — ушел. И как бы открыл путь Алле Максимовне. Ей не нужно стало больше лгать. Она и сама попробовала взлететь. Влюбилась. Ушла. Теперь любит дочь на расстоянии. Это же ни к чему не обязывает. Легко! — Лиля щелкнула пальцами.
— А, может, она просто обрадовалась, что есть теперь на кого переложить ответственность? Появился я в Наткиной жизни? Может быть, в конце концов, они оба обрадовались?
— Хорошо мыслишь, Турбин, — уголками губ усмехнулась Лиля. — Хвалю. Только не пойму, на кого ты то все переложил?
— Я, Громова, только попытался. А мне — не дали. Взвалили ношу еще потяжелее: на, неси, раз твоя легкой показалась!
— Так Там не дают испытания не по силам! — Лиля одобряюще похлопала Никиту по плечу. — А, значит, все донесешь… Малгожата поможет!
Турбин скривил губы:
— Ой, подруга, и не говори мне о ней. Я уже забыл, как она выглядит! — На туалетном столике, прерывая диалог, завибрировал, вращаясь, будто танцуя, крохотный розовый мобильный, в виде пудреницы. Лилька, подбежав к столику, тотчас прижала аппарат к уху, отстегивая клипсу с грушевидным стразом и лепеча с придыханием, гортанно, по— немецки:
— Алло, алло, Громова, слушаю! — И тотчас же перешла на русский, замигав Турбину обоими глазами. При этом щеки ее смешно дергались: — Натка, ты? Слава Богу! Что ты так долго?! Что? Пан Карел возил тебя к профессору? Ну и что? Что давление? Перенапряжение? Ясно. Когда ты приедешь? Я? Ничего, чищу концертное платье. Кит? Не знаю, мы не виделись с ним, а что? Ты скоро? Хорошо. Нет, я не волнуюсь. — Лиля, поморщилась и стала досадливо махать рукой Никите в сторону двери. — Хорошо, я закажу. Целую. Пока, милая!
Нажав на кнопку отбоя, Лиля покачала головой:
— Она — ведьма! По голосу догадалась, что я волнуюсь. Скоро будет. Иди, а то после тебя еще проветривать нужно, она ведь твои ароматы чует за версту. Ее глазное давление от перенапряжения скакнуло просто. Ну, да тебе пан Карел сам все расскажет. Меня волнует, что она плохо спит. Попробую договориться, здесь внизу есть спа — салон с массажным кабинетом.
— Я все оплачу, — спокойно отозвался Турбин. — И вообще, скажи, ей что-нибудь нужно? Что то купить? Она мечтает о чем-нибудь? Духи, платья или что то еще?
Лиля тотчас задумалась, смешно морща нос.
— Ты знаешь, так забавно. Она мечтает о котенке. Персидском. Пушистом. Но как они уживутся с Арсиком? Хотя, сомневаюсь, чтобы этот добродушный толстяк на кого то, кроме Натки и меня, внимание обращал! Попробуй, купи? — Лиля опять подмигнула Турбину. — Понадеемся с тобой на авось… Где наша не пропадала?!
Уходя, Турбин оглянулся в дверях на комнату, в которой витал еле уловимый запах каких то незнакомых ему прежде духов. Он жадно втянул ноздрями воздух, и капли аромата затрепетали где-то глубоко в мозгу, осторожно будя шорохи тайных, сокровенных воспоминаний.
— Это что, твои? — хриплым голосом спросил он Лилю.
— Духи? — тотчас угадала она. — Нет. Натка стала собирать коллекцию. Она часами бродит по парфюмерным бутикам. У нее по три аромата на день. Я еще уговариваю ее сменить прическу, но она наотрез отказывается… — Турбин вдруг, не дослушав Лили, и резко повернувшись, вышел за дверь, морщась и потирая пальцами висок.
Часть десятая
…Где-то все равно бродила, плыла эта музыка… Она не могла понять толком, где. Внутри нее? Вне нее? Она, музыка, плавилась пластами, стекала серебристой пылью по кончикам пальцев, падала звонкими горошинами на пол. Наталия наклонялась вперед, к клавишам, напрягала спину, откидывала волосы со лба назад движением головы, порывистым, резким. И от этого голова кружилась, в ней словно вальсировали какие то точки и пылинки. Иногда они вспыхивали и прорывали серо-молочную, густую пелену. Она становилась чуть реже, перед глазами вставали какие то смутные очертания, белесые, как туманность Андромеды. Она взяла полную октаву, проиграла гамму, но что-то не понравилось ей в налетевших бурей звуках и, наморщив нос, она тотчас оборвала игру, хлопнув с досадой по лакированному боку рояля:
— Что то ты сегодня филонишь, старина! Что, давно тебя не терзали так долго? Вызвать тебе настройщика? Да есть ли они тут? Песочный край. Мне скоро уезжать. Отпуск кончается. — она вздохнула — В самом деле, выйти в парк, что ли?
В глубине квартиры послышалось раздраженное кошачье шипенье и мяуканье. Паркет в прихожей нервно царапали кошачьи когти. Это было так непохоже на всегда спокойную, флегматичную Кесси.
— Что случилось? — она тотчас порывисто поднялась с табурета у рояля. — Кэсси, что с тобой, солнышко? Ты, что, голодна? — Она осторожно вышла в коридор, и тотчас тревожно втянула ноздрями воздух:
— Чем это пахнет, Кэсси? Что то горит? Тлеет? Поэтому ты зовешь меня? — Она прошла на кухню, проверила плиту. Электрические конфорки остывали. Чуть задержавшись у глубокой ниши окна, она потянула на себя раму, закрывая ее. — И на улице какая-то дымность. Может быть, воздух — оттуда? — Она пожала плечами, проходя мимо, осторожно выдернула из розетки электрический чайник. Кошка продолжала кругами ходить около стола, нервно мяукая и царапая пол.
