Я сплю среди бабочек (СИ) - Бергер Евгения Александровна
Возможно, я ошиблась и неправильно истолковала свои желания?
Возможно, я просто мечтаю об отце… Ха, отце, обнаженное тело которого — что уж греха таить! — не раз являлось мне в моих тайных снах?! Нет, не настолько я извращенка, право слово.
Нет, здесь определенно что-то больше всего этого… потому что я до ломоты в пальцах желаю снова касаться, пусть даже облаченного в жесткий пиджак, тела с глазами серо-зеленого цвета.
Вспоминаю, как он растирал мои замерзшие ноги, и в моей груди что-то сладко замирало…
Как танцевала с ним на мексиканской свадьбе и какое умиротворение и покой наполняли меня в его объятиях…
Стремительно сажусь в постели: сомнений нет, я влюблена в Адриана Зельцера! Хватаю подушку и кричу в нее — это совсем не то, что должно было со мной случиться… Я должна была быть без ума от Юлиана, а не от его отчима! Что за нелепая насмешка судьбы.
И тут же другая мысль, которая, несмотря на всю свою значимость для меня, кажется даже не такой ужасающей, как первая: если мне придется отложить учебу ради ухода за дедом, то так тому и быть — мне нужно дистанцироваться от семейства Зельцер и тем самым обезопасить свое сердце от воздействия на него мужчины с зелеными глазами.
С этими мыслями я и засыпаю практически на рассвете… А в девять утра я уже в больнице и провожаю деда на операцию. Несмотря на заверения врачей, мне невыносимо страшно за него: вдруг что-то пойдет не так, вдруг…
Привет, Лотти-Каротти! — в палату заглядывает знакомое Алексово лицо. — Как ты тут, держишься?
Привет, Алекс! — я так рада его видеть, что заключаю парня в объятия. Того, я вижу, мой порыв смущает, но он умело маскирует его улыбкой… — Как ты здесь оказался? Не ожидала тебя увидеть.
Меня отец привез, мы здесь вдвоем.
О, — произношу я и мое лицо, должно быть, вытягивается в форме той же произнесенной мной буквы. Я не хочу… хочу… не хочу… хочу, но боюсь его видеть.
Он беседует с доктором Кляйном, сейчас подойдет.
Ясно…
Слушай, все будет хорошо, — неверно истолковывает парень причину моего уныло-испуганного выражения лица. — Это не такая уж и сложная операция — я вчера весь вечер гуглил информацию, так что знаю, о чем говорю, — посылает он мне насмешливую улыбочку. — Через шесть дней твой дед уже будет прыгать по комнате на костылях! Брось, не накручивай себя сверх всякой меры.
Да я бы ТАК себя и не накручивала, не ожидай я каждую секунду встречи с Адрианом Зельцером, которому приспичило снова заявиться сюда… Разве он не сказал вчера «прощай, Шарлотта», что звучало почти как «на веки прощай, и не смей больше со мной обниматься!» — и вот он снова здесь. Разве мало у него других забот, помимо меня?! Зачем приезжает и заставляет мое сердце испытывать вот этот самый здравыйсмыслотключающий коктейль эмоций… Я была права — он мне не безразличен.
Я и не накручи… Ох, право ж слово! — восклицаю я испуганно, когда дверь палаты открывается, и в на пороге появляется отец Алекса. Я прижимаю руку к груди… Так меня и саму придется в больницу помещать!
Между тем Адриан Зельцер смотрит на меня таким слегка насмешливым взглядом, словно только и говорит «что за нервные девицы водятся в этой провинциальной глуши»… И я отчего-то делаюсь еще более взвинченной, чем была до этого.
Я поговорил с доктором Кляйном, — информирует нас мужчина, игнорируя мое усиленно колотящееся сердце. Хотя о чем это я — он-то и не слышит его вовсе, это у меня аж уши закладывает от его бешеного перестука! — И он рассказал мне о реабилитации в постоперационный период…
Спасибо, конечно, но я сама как-нибудь разберусь с этим, — кидаю я резче, чем хотела бы.
Вижу, как Алекс бросает на отца неопределенный взгляд… Что за переглядки они тут устроили?
А как же твоя учеба? — интересуется парень таким тоном, словно я вздорная лошадь, в любой момент готовая сбросить седока и унестись в дикие прерии.
Дедушка для меня важнее учебы, — отвечаю тем же резким тоном.
Алекс с отцом снова переглядываются.
Слушай, — говорит он наконец, — у нас есть к тебе одно предложение…
Вопросительно вскидываю брови.
Почему бы на период реабилитации вам с дедушкой не переехать в наш дом…
Что?! — такого я точно не ожидала. Вскакиваю и начинаю ходить по палате: от окна к стенному шкафу и обратно…
Алекс пару секунд наблюдает за мной, а потом продолжает:
Послушай, не решай вот так в одночасье, подумай сама: дом у нас большой — места для всех хватит, а ты сможешь продолжить свое обучение и при этом тебе не придется волноваться за деда, — Алекс улыбается мне с хитринкой во взгляде. — К тому же он сможет продолжить обыгрывать меня в шахматы, а я в отместку буду заставлять его выполнять необходимые упражнения для восстановления функций ноги. Это идеальное предложение, Шарлотта! Не отказывайся.
Я бросаю быстрый взгляд на отца Алекса: интересно, это их совместное предложение или Алекс решил все самостоятельно? От одной мысли жить с… ним, с этим мужчиной на соседнем стуле, под одной крышей, у меня дух захватывает, но я тут же вспоминаю презрительный взгляд Франчески, и возвращаюсь с небес на землю.
Это так неожиданно… Я не знаю, что и сказать, — мямлю я нерешительно. — Не уверена, что это будет правильно… Дедушка не согласится на это…
А на то, чтобы ты бросила ради него учебу, согласится? — вскидывается Алекс с напором, а потом уже спокойнее добавляет: — К тому же мне будет не так одиноко в нашем большом доме, правда, пап?
Кидаю на того еще один робкий взгляд, и Алекс снова добавляет:
Мы с папой все обсудили, ты ничего такого не думай: он полностью поддерживает меня в данном вопросе. Ну, скажи же хоть что-нибудь, — обращается он к отцу.
И тот говорит:
Уверен, Юлиану такой расклад тоже понравится.
Его слова неожиданно злят меня и я холодно произношу:
А я уверена, что дедушка на это не согласится, так что и говорить здесь не о чем. Но за предложение спасибо… Правда, Алекс, спасибо!
Тот смотрит на меня с недовольным видом — его «бабочка» не оправдала его ожиданий! Примерно так я это и воспринимаю.
Как твои бабочки Монархи? — спрашиваю я, пытаясь сменить тему разговора, но тот, хоть и бросает краткое «хорошо», продолжает обиженно хмуриться… Мне неприятно быть предметом его недовольства, но и порадовать мне его тоже нечем — так мы и сидим какое-то время: три молчаливые фигуры в пустой, больничной палате. И это почти невыносимо!
Через три дня дедушку выписывают из больницы (к слову, это самый канун Рождества), и я помогаю ему собрать его вещи, постоянно прокручивая в голове последний разговор с Алексом и его отцом — с тех пор они больше здесь не появлялись, и я солгу самой себе, если не признаю, что меня подобное положение вещей не огорчает.
Юлиан тоже молчит, но ему я и сама ни разу не звонила… А вот Алекс и Адриан…
Милая, где ты летаешь? Я трижды спросил тебя про мои шахматы, а ты так мне и не ответила!
Что? А, шахматы… да, я их уже уложила в сумку, на самое дно, не переживай, дедушка.
Да я и не переживаю, милая… разве что о тебе… самую малость, — отзывается он озабоченным голосом. — Что у тебя на уме? Рассказала бы деду, не томила.
С чего ты взял, что я чем-то озабочена… Просто задумалась о своем.
Дед покачивает головой, но расспрашивать прекращает. А что, если бы мы и взаправду перехали в дом на Максимилианштрасе семьдесят девять, снова прокручиваю я заевшую, словно старая пластинка, мысль? Тогда, конечно же, прощайте все разумные планы по излечению собственного сердца и да здравствует полное безумие с адриналиновыми бабочками в животе, но как все-таки заманчиво и невероятно соблазнительно это звучит. Бабочки в животе! А бабочек, как известно, я люблю…
Я выкатываю коляску с дедушкой в холл больницы и осматриваюсь по сторонам — где-то здесь нас должны ждать два дюжих парня, которым по долгу службы предписано препроводить нас с дедом до дома и поднять последнего в его квартиру. Они знают, что у нас нет лифта… Но я никого из них не вижу.
