Ирина Лобановская - Жду, надеюсь, люблю...
И с той поры Слава не забывал ни на минуту одно: быть жизнелюбивым — не грех, но — путь к Богу. И эта мысль переключила его жизнь.
Конечно, многое произошло в ней позже…
Тот жуткий подземный переход напротив Кремля… После двух минут в этом переходе Славкин нос собирали по кусочкам в больнице. И потом Слава снова спрятался в угол, хотя уже обрел некоторую шкурку, помогающую жить. Просто потому, что решил жить! И жить долго. И этим победил себя прежнего.
Но прежние убеждения ушли не сразу. Они упорствовали, желали быть и здравствовать. Слава по-мальчишески стыдился верить в Бога, тем более говорить об этом. Он вновь бросал вызов, и в душе стойко жила все та же обида — как это Бог допустил, чтобы его, Славку Бычкова, избили?… Как, думал он, могло случиться такое, чтобы меня — и втоптали в землю, кинули в стекла, и шрамы на руках до сих пор остались?! Как меня — меня?! — центр мира?! — могли — так?!
Эта мысль не давала покоя. Надвинулся постоянный, жуткий страх. Он давил, мазал мир черной краской, злобствовал… Слава вырос стихийным солипсистом и плохо осознавал свои грехи.
Он был очень пошло и низко наказан тем избиением и опять сомневался в Высшей справедливости… И вновь бросал вызов. Пассивный. Избегал любых компаний и не пил водку и вино. Сухой период… Весь первый курс Славка нарочно лежал на грунте и не дружил ни с кем. А потом нашелся человек — рано или поздно так должно было случиться, — принявший его вызов.
Тася Кокорина… Тасечка…
Славка ей явно нравился. И она ему тоже. Но она ему — просто так, как нравятся почти все девушки, шествующие мимо весенними улицами. А он ей — по-серьезному.
И ей одной удалось раскрутить его на разговоры, его, одичавшего и уже по инерции не выходящего из своего угла и одиночества.
Она хотела его закадрить, ясен пень. И потому интересовалась им больше, чем кто-либо. Но загнала ему под ногти длинные занозы. Славка мог ее обхамить, но боялся, дико боялся сделать что-то грубое после того подземного перехода, перехода в другую жизнь, боялся наказания Господнего… Странно: ужасно боялся Господа, но вызов все равно бросал, только другой.
Вместо хамства Слава вызвал Тасю на откровенность.
Он сказал ей, что не понимает ее шуток. А Тася непрерывно проезжалась насчет его запоздавшего сексуального созревания — не пора ли мужчиной стать?! И еще на тему, что сокурсники все совращают и совращают его пивом и никак не могут совратить. Пай-мальчики не пьют, так что напрасны эти напряжения. А дальше Слава не сумел от нее отстать. Он ей открылся, и прилепился к ней, и пошел тянуть подноготную из нее — в отместку. И вытянул много чего. И понял, что напоролся на то, на что должен был напороться.
Он, бывший хулиган, который целый год нарочито вел себя как трезвенник, сидящий в углу и ни во что не вмешивающийся, влип в другую историю. Кокорина, и не она одна, сделала о нем совсем иные выводы. А они шокировали Славку так, что он просто вначале едва себя сдерживал, чтобы не накинуться на подлую ехидную Таську, вредную тварь, с кулаками. И значительно позже с горечью понял, что сам спровоцировал все это своей игрой и позой.
Таська… Немного поручик Ржевский в юбке… Хотя ходила вечно в брюках. Славка долго не мог понять, какие у нее ноги. А посмотреть хотелось… Просто из любопытства.
— Ты, — заорал он в ответ на ее язвительные насмешки, — меня весь год за девственника держала?!
Как выяснилось, держала совершенно искренне.
— Да я в шестнадцать лет с проституткой за деньги спал!
И это была чистейшая правда.
— Ты что, считаешь, меня родители на замок запирают?!
Она искренне так считала. Ну, если парень сидел в углу и ни разу не пытался сблизиться с девушкой…
— Да мои предки мне сами девицу в постель привели, когда я попросил, вот!
И это тоже была чистейшая правда. Эта его история с проституткой…
— Ты думаешь, мне вкус водяры незнаком?!
А она искренне так предполагала. Мальчик ни разу в институте не пил даже пива, тут же убегал, когда ему предлагали…
— Да я в школе был первый дебошир!
И это правда — на Славку Бычкова директриса завела дело в двух томах. Только умная, хорошая попалась тетка: не выгнала окончательно из школы будущего талантливого переводчика.
А еще Тася целый год его за чудика считала. Ну, действительно… Он вымолвил двадцать слов за полгода. Так Славка играл с миром. И доигрался…
Тасины слова на Славу повлияли. Права она… За фигом он строил из себя невесть что?
Тася оказалась странным человеком в Славкиной жизни. Иногда они орали друг на друга, порой он грозился ее прибить, а потом мирились, жали друг другу руки и целовались.
На вечере после окончания института Тася попросила у Славки прощения. Пробормотала:
— Слава, прости меня! — и прижалась к нему.
Они оба были слегка пьяные, пропитавшиеся навязчивым синим сигаретным дымом. Одни, в стороне от всех пирующих. Они прощались с институтом. Извинялись друг перед другом за старые склоки. Они обнялись, и Тасина голова оказалась на уровне Славкиной груди, она прилипла к нему, а он поцеловал ее в теплую, пропахшую духами и сигаретным дымом макушку.
— Да, — прошептала Тася, — ты мне немножко с заскоками казался, но ты — замечательный!
И все-таки она всегда оставалась для Славы провокаторшей. Предательски подначивала — ах, вот какой ты тихий, пойдем-ка выпьем! Ну да, ну да, как же, был ты хулиганом, так я тебе и поверю! И так много раз. Славка заводился. А еще Таська держала его за нервного человека. Впрочем, она и себя психованной считала, даже шизанутой, как про себя откровенно говорила. Всерьез, не кокетничая, не бравируя и не эпатируя.
После разговора с отцом Артемием, преодолев бездну, ту, старую, Слава решил радикально бороться с нервной распущенностью. А знал еще мало — семнадцать лет… И решил: был я истериком, орущим и паршивым, а стану — железным Феликсом, Штирлицем. И — стал. Победил себя! За первый год в институте ни разу не закричал, голоса не повысил, ходил медленно… И тут Тася ему про нервы брякнула… Славка обалдел. Неужели вся его работа над собой — псу под хвост?!
А потом догадался. Внешне он себя укротил, но внутренний раздрай все-таки оставался, и видно было — руки дрожат, голос срывается, в глазах испуг… Симптомы невроза. Только тихого. А он и не знал, что так бывает. Славка так рассуждал: нервный — значит громкий и орущий, а тихий — значит железный. Но в жизни по-разному бывает. Вот ему Таська глаза и открыла.
Таська Кокорина…
Она так не верила в его хулиганское прошлое, что начала подтрунивать. Но в конце концов осознала, что все им рассказанное — правда. И тогда она его испугалась. Она, боевая девка… И стала от него прятаться. Потому что сообразила — не закадрить ей Славку Бычкова никогда. Не будет он ее мужем. И не станет ей подчиняться.
