Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина

— Погиб, как и жил, на войне. Всё время надеясь донести до нас, идиотов, только одну мысль — что война это херово, — добавил Саша.

— Наверное, для него и не могло быть другого конца, — подытожил Вольф. — Парни, спасибо! — разразился он благодарностями. — Это было потрясающе… Санечка, спасибо!

— Никите спасибо, что не отказался взять меня третьим.

— Звучит-то как двусмысленно, боже! — прикрылся ладонью Войнов.

— Я знал, что тебе понравится, — рассмеялся Саша.

Они устремились к выходу.

— Так, стоп! — вдруг тормознул их Саша. — На «Апофеоз войны» теперь стоит взглянуть совсем другими глазами.

— Да, чёрт, мы забыли…

— Ну и напоследок — снова про черепа и головы. Вольф, I'm really sorry, — повинился Саша. — Относительно черепов на этой картине существует несколько легенд. Одна из них гласит, что однажды женщины Багдада, устав от измен собственных мужей, попросили Тамерлана их покарать. Тамерлан приказал отрезать головы всем провинившимся. Говорят, виноваты они были в содомском грехе…

— Бог ты мой! Саша! — ещё раньше Вольфа воскликнул Войнов.

— Так могло быть на самом деле? — спросил Вольф.

— Это лишь один из мифов. Но я без понятия, — отозвался Саша.

После Верещагина решили через Музеон, по набережной, дойти до Стрелки, где Красный Октябрь. Там где-нибудь пообедать, потом перейти по мосту к Храму Христа Спасителя (Вольф настаивал зайти внутрь, Войнов упирался) и оттуда уже, с «Кропоткинской», разъехаться по домам.

Войнов любил Остров. Хотя сам бывал на нём от силы, может, раза три или четыре. Любил, наверное, потому, что Остров был совсем не похож на Москву. Попадая внутрь, под переходы краснокирпичных фабричных трёх-пятиэтажных зданий, Войнову всегда казалось, что он не в Москве. Может быть, в Европе (конкретной привязки не было), может, где-то ещё, но вокруг жизнь почти останавливалась, замирала: здесь не было суеты и беготни, толп народа, машин. Место казалось тайным, укромным, предназначенным будто специально для него, для Войнова, чтобы он ненадолго смог остановиться и выдохнуть, отдохнуть, сидя за столиком кафе, отвлечься от всего, что тяготит и тревожит.

Войнов поймал себя на том, что на Острове тоже хотел бы быть с Сашей. Он показал бы Саше своё любимое место. Интересно, а какое его? Наверное, это какой-то прикол, подъёбка судьбы (звучит-то как! подъёбка!), что каждый раз, когда он хочет быть с Сашей, рядом оказывается Вольф. Конечно, Вольф классный. И да, Войнов теперь хотел бы, чтобы они стали друзьями, не бест фрэндс, как говорится, а риал фрэндс, риал баддиз. И у Войнова с Вольфом всё было отлично, кроме одного момента — Вольф не был Сашей.

До Стрелки по Крымской они дошли достаточно быстро, хоть и двигались не спеша — куда торопиться? Погода стояла хорошая. Народу было немного. В воскресенье летом многие всё-таки на дачах, ну или где-нибудь в отпуске, главное — не в Москве. От Москвы подальше.

Уже на Острове, тоже немного прогулявшись — Остров Вольфу понравился, — они присмотрели ресторанчик и отправились туда обедать. Пока ждали заказ, Вольф всё же решился спросить (они опять перешли на немецкий, Войнов выдохнул — какое облегчение!):

— Давно ты знаешь Санечку?

— Недели две. Может, чуть дольше.

— Значит, вы только познакомились?

— Ощущение такое, будто знакомы несколько лет.

— Мне кажется, это серьёзно, Ник. Или я ошибаюсь?

— Хотел бы я, чтобы ты ошибался…

— И ни разу не виделись?

— Я даже примерно не представляю, как он может выглядеть. Знаю только, что стройный. И кудрявый. Двадцать с небольшим.

— Он собирается с тобой встретиться в ближайшее время?

— Он хочет. Но не может.

— Как это?

— Не знаю, Вольф, — развёл руками Войнов. — Тоже не понимаю.

— Он не хочет секса?

— Мы занимаемся сексом почти постоянно, — усмехнулся Войнов. — По телефону.

— Живя в одном городе?

— Как-то так, да, получается, — невесело выдохнул Войнов. — Он боится увидеться. Говорит, что не хочет меня потерять.

— У него какие-то физические особенности?

— Если бы я знал… Мне бы хоть немного определённости, понимаешь? Чтобы я сообразил, в каком направлении двигаться. Но получается — мы так много разговариваем, что я уже знаю о Саше почти всё. И в то же время — я ничего о нём не знаю.

— Ну не может же так длиться вечно?

— Всему есть конец, конечно…

Войнов себя знал. Да, он никогда не влюблялся так сильно. Но он себя знал, и Вольф был прав — это не сможет длиться вечно. Однажды и, возможно, совсем уже скоро, если ничего не изменится, он себя сломает. Возьмёт и оторвёт с мясом, с кожей. Просто не захочет себя больше мучить. Лучше один раз по живому, пусть проораться от боли, но вытянуть из себя, вытащить — и бросить, оставить, уйти.

— Если у Санечки какие-то особенности, ты думал об этом? Ты сможешь их принять? — спросил Вольф серьёзно.

Войнов на какое-то время замолк. Он задумывался над этим, размышлял, и не раз. Но всё это как будто не обозначалось конкретно. Всегда было слишком расплывчато — ну мысли и мысли. Он не думал, примет ли, и тем более не думал, сможет ли с ними жить, с мифическими, вероятными Сашиными особенностями. А в тот момент, когда Вольф задал вопрос, действительно серьёзно — Войнов понял, что пора ответить. Самому себе. И честно.

— Учитывая, как я по нему сохну… С ним я хочу быть больше, чем без него… — начал Войнов.

— Нет, Ник. Давай без всей этой риторики. Посмотри на себя, на то, как ты живёшь, к чему ты привык, и просто скажи, себе ответь — да или нет? Ты примешь его? Любым?

Войнов ещё помолчал немного. Потом сказал отчётливо, ясно:

— Да. Я приму его. Я буду с ним. С любым.

— Ну вот, — выдохнул Вольф, откидываясь на спинку кресла. — Уже должно быть легче. Хоть какая-то определённость.

Потом, когда принесли рёбрышки, пиво, закуски, жизнь опять заискрилась, заблестела, словно блики на куполе Храма Христа Спасителя. Новодел, который Войнов, по правде сказать, не выносил и никогда в нём внутри не был. Но храм был виден с терраски ресторанчика, в котором они с Вольфом обедали: солнце светило, купол золотился. Жизнь, одним словом, налаживалась.

— Послушай, но Саня же не только себя не показывает, — внезапно продолжил Войнов, будучи уже слегка во хмелю. — Он и меня видеть не хочет. Не разрешает включать камеру, фотки присылать. Почему мне-то нельзя?

— Правда не понимаешь почему?

— Ну, чтоб симметрично всё было. Ни он не показывает, ни я… Ну и одному как-то рожей светить в камеру не здо́рово. Я же не вебкам-моделька, ха-ха!

— Он не хотел, чтобы ты в него влюбился. И сам не хотел в тебя влюбиться. Это же просто, Ник.

— Фак, — сокрушённо выругался Войнов. — Но я-то втрескался в голос… Потом вообще втрескался.

— И он тоже, — кивнул Вольф.

— Думаешь, он тоже?

— Уверен.

* * *

В метро Войнова развезло — он заснул, проехал свою остановку. Разбудили на конечной — пришлось возвращаться обратно. Домой попал около шести. Алкоголь к тому времени уже выветрился (да и пил он немного — три бутылки пива). Войнов немного прибрался, потом взял велик и поехал в зал.

Ужасно не хотелось двух вещей: завтра на работу и разговаривать вечером с Сашей, хотя, прощаясь после выставки, они договаривались созвониться. Войнов не мог сказать — не хотелось разговаривать, но вот не мог не почувствовать, как что-то внутри начинало рваться. Это как канаты: держат и держат у пристани катер, хорошо, крепко держат, без нареканий — но как бы ни держали, рано или поздно начинают перетираться, постепенно, по ниточке, сперва совсем незаметно, а потом всё больше и больше. Пока однажды, если их, канаты, не заменить — катер унесёт в открытое море. Ищи-свищи тогда — поздно…

Войнов первый раз чувствовал что-то такое смутное — начинают перетираться ниточки. Особенно когда они с Сашей прощались после музея. Войнов уловил — голос у Саши как будто другим стал. Войнов ощущал себя едва ли не связанным. И это было неприятно. Саша должен был отключиться. Они с Вольфом отправлялись гулять дальше. Саша не хотел его отпускать. Он не говорил этого явно, но напряжение ширилось в воздухе. Ноты, интонации в голосе изменились — на требовательные, отчаянные, резкие. Саша просил позвонить в их обычное время. Не как всегда, уже даже привычно: «Позвонишь мне вечером, ладно?» — мягко, играя, чуть-чуть нерешительно, а в этот раз без вопроса, фактом, почти ультимативно: «Позвони вечером. Я буду ждать». Потом, когда они с Вольфом шли по набережной и когда сидели на террасе ресторанчика на Острове, это чувство ушло. После пива Войнов и думать о нём забыл. А вот дома — опять обозначилось, всплыло. Как будто Войнова к чему-то подталкивали. И как будто он смутно, но чем-то уже начинал тяготиться. Дурацкое чувство.