Анна Берсенева - Этюды Черни
– У тебя Интернет работает? – спросила она. – Я сегодня у мамы ночую, а она же всего этого боится как огня. Ни компьютера у нее, ничего. А мне с Киркой надо срочно поговорить.
Люба с мужем и сыновьями долго скитались то по съемным квартирам, то уже и по своим, но тесным и отдаленным. Обратно в центр они перебрались недавно, когда детский хор, которым руководил Саня и в котором Люба была директором, приобрел международную известность и даже славу; в этом году Саша слышала об этом хоре в музыкальной среде особенно часто.
Жили они теперь неподалеку, на Сивцевом Вражке. Люба забегала к маме часто и оставалась ночевать, если ей казалось, что та плохо себя чувствует.
– Давай позвоним, – кивнула Саша. – Который у них теперь час?
Из-за мамы Марии Таллас – до сих пор трясло при воспоминании! – она словно выпала из времени. Было уже одиннадцать вечера. У Киры, значит, белый день. Можно надеяться, что ее девица спит и удастся поболтать.
Да, вместо всеми приборами предсказанного мальчика у Киры родилась девочка. Врачи потом объясняли, что ребенок лежал каким-то хитрым образом, оттого они и ошиблись. Но ошибка эта была не из тех, о которых переживают, тем более Кирка изначально хотела дочку, а Царь, кажется, никого уже не хотел, а хотел только, чтобы все это поскорее кончилось, потому что Кира чуть не умерла при родах – выжила, врачи потом сказали, благодаря не столько медицине, сколько чуду.
«Медицине все-таки тоже», – подумала теперь Саша, вспомнив саранскую историю.
Когда Кира появилась на экране, девочку она держала на руках.
– Ой, ты корми, корми! – воскликнула было Саша. – Позвони сама, когда сможешь.
– Да я же не кормлю, – вздохнула Кира. – То есть из бутылочки кормлю, своего молока и помину не было.
– И что ты переживаешь? – пожала плечами Люба. – Думаешь, она недополучает положенное ей счастье?
– Конечно, – уныло кивнула Кира. – Вот ты же обоих своих кормила. А у меня не получилось… Хоть я чего только не ела и не пила.
– Кирка, брось убиваться, – приказала Люба. – А то голову снесет. Кормить детей грудью полезно и интересно, но счастье не в этом. Ни твое, ни их.
– А в чем счастье? – с интересом спросила Кира.
Она сидела на веранде дома, выкрашенного в цвет кофе с молоком. Все вокруг нее излучало покой – и светлые стены, и щебет птицы в весеннем саду, и цветущее рядом с верандой персиковое дерево. Девочка спала у Киры на руках в таком же совершенном покое. Из розового конверта виднелся только вздернутый носик и округлая щечка.
На веранду вышла высокая крепкая негритянка – няня, наверное, – взяла у Киры ребенка и, тихо напевая, унесла в дом. То есть не негритянка, а афроамериканка, так ее следовало называть. Когда-то Саше казались нарочитыми эти правила политкорректности, но однажды она представила, что слышит отзыв о концерте еврейской музыки: «Жиды чудесно пели», – и решила, что людей следует называть так, как они сами того хотят.
– Кирка, ты почему такая кислая? – спросила она.
– Я не кислая, – снова вздохнула Кира. – А просто у меня почему-то силы никак не восстанавливаются. Даже стыдно, – объяснила она. – Мне же все помогают. И Тиша, и Царь. И няня у нас живет, Элис отличная няня. К тому же Маруська спокойная, ночами спит. А я все равно еле хожу, и сознание у меня какое-то измененное. Вот почему такое, а?
Ответить на этот вопрос Саша, конечно, не могла. Не могла она ответить и на другой вопрос: правильно или нет, что она так и не решилась на ребенка? Сначала было не до того, потом боялась, что от родов переменится голос – эта причина была самой существенной, но сейчас о ней вспоминать не хотелось, – потом поняла, что ни от одного мужчины из тех, с кем сводит ее жизнь, она детей иметь не хочет, что ей не все равно, от кого родится ребенок, и определение «только для себя» кажется эгоистичным настолько, что это даже для нее слишком…
«А от Филиппа родила бы», – вдруг подумала Саша.
Эта мысль пришла так неожиданно и так непреложно, что она растерялась.
– Глупо говорить, когда Маруська уже родилась. Если б раньше, то у меня и не Маруська была бы, а совсем другой ребенок. Но все-таки надо все делать вовремя, – сказала Кира. – В сорок лет я не мать, а унылая мумия, правильно Сашка говорит.
– Ничего я такого не говорю! – возмутилась Саша. – Ты отлично выглядишь.
Это было не совсем так: хоть отеки у Киры на лице спали, но вместо них появились синие круги под глазами. И то, что после родов она похудела, делало ее не моложе, а совсем наоборот. Но, может, это только кажется из-за того, что разговаривают они через Атлантику и через экран?
– Приехали бы вы ко мне, – словно услышав Сашины мысли, сказала Кира. – Может, я бы воспрянула. А то мы еще неизвестно когда обратно в Москву соберемся. Маруську здесь наблюдают после моих родов идиотских. Боятся, как она развиваться будет…
– Отлично она будет развиваться, – перебила Люба. – И вообще, Кирка, прекращай ныть. Скажи мне лучше, что легче представить, конечность Вселенной или ее бесконечность?
– Ты за этим звонишь? – Кира расхохоталась. – Нет, Люб, правда, приезжай! Общение с тобой вселяет оптимизм.
– В моего мужа тоже, – хмыкнула Люба. – Это его избаловало. Желает, чтобы я всегда была при нем.
– А что в этом плохого? – удивилась Кира.
– То, что это уже зависимость, – объяснила Люба. – А от зависимостей люди, бывает, избавляются радикально, и это меня пугает. У мужиков на старости лет бес в ребре заводится с завидным постоянством.
– Ну, не у твоего же! – махнула рукой Кира. – Он тебя любит.
– Любит, не любит – не имеет значения. Бес не от любви заводится, а от гормонов.
Опять эти гармоны! Саша поморщилась.
– Не понимаю твоей логики, – пожала плечами Кира. – То оставить его не можешь, то зависимости боишься.
– Я и сама не понимаю, – сказала Люба. – Мне никогда не было сорок лет. Я не знаю, что делать в этом возрасте. Я нервничаю и теряюсь.
