Елена Рахманова - Клин клином
Вместо того чтобы воспарить к небесам от завуалированной, но от этого не менее лестной похвалы не просто приятелей, а коллег по творческому цеху, Владимир почувствовал, что сейчас придушит их обоих собственными руками. Сами того не подозревая, они вторглись в мир его глубоко личных переживаний, увидели то, что не предназначалось для посторонних глаз.
Однако вместо того чтобы кинуться на Богдана и Филиппа с кулаками или вытолкать их взашей из комнаты, Владимир стремительно повернулся к портрету и, схватив мастихин, принялся лихорадочно счищать с холста свежую краску.
– Эй, ты чего, совсем рехнулся? – бросился к нему с вытаращенными глазами Богдан.
Но Владимир резким движением плеча стряхнул с себя его руку.
– Отвали, а то пожалеешь, – не глядя, процедил он сквозь зубы.
Богдан попятился, чуть не со слезами взирая на то, как под быстрыми нервными движениями тонкой стальной пластинки исчезает портрет. Будучи живописцем, он хорошо знал, что не каждый день создаются произведения высокого художественного уровня, и одно из них превращалось в ничто прямо у него на глазах.
– Ты хоть что-нибудь понимаешь? – с растерянным видом обратился Богдан к Коржику.
– По правде говоря, ничего не понимаю, – признался Филипп. – Одно ясно: он его породил, он его и порешил. Значит, считает, что так надо.
– Эх, знал бы заранее, что такое случится, сфоткал бы на память, для потомков, так сказать, – с сожалением произнес Богдан. – Ты понимаешь, идиот чертов, что ничего подобного можешь и не создать больше? – прокричал он на ухо художнику.
– Вот и чудненько, – проворчал тот, не оборачиваясь, и, как нож, всадил мастихин в верхний левый край холста, словно собирался разрезать его по диагонали надвое. – Туда ему и дорога…
В эти самые мгновения лежащий в шезлонге возле отливающего голубым бассейна Ладоша вздрогнул и, открыв глаза, испуганно огляделся. Рядом с ним в соседнем шезлонге в красивой позе возлежала Сонечка и потягивала коктейль из высокого стакана, на краю которого желтым попугайчиком примостился ломтик лимона. Юная до неправдоподобия, хорошенькая той хрупкой, но недолговечной красотой расписной фарфоровой статуэтки, что характерна для южных женщин, и держащаяся при этом как взрослая, умудренная жизненным опытом дама, она была очаровательна.
Глаза сверкали детским восторгом, а сердечко замирало в груди, когда Сонечка видела, что производит впечатление. Ей подмигивали загорелые мускулистые парни, что-то даже говорили, сверкая ослепительной белозубой улыбкой.
Впервые вырвавшаяся из-под неусыпной опеки родителей, она почувствовала себя светской львицей и покорительницей мужских сердец. «Как, должно быть, Ладо гордится мною, своей молодой и красивой женой!» – думала она и то одаривала проходящих мимо суперменов кокетливым взглядом огромных темных глаз, то томно опускала ресницы.
Но мужу сейчас было не до Сонечки. Он задремал на средиземноморском солнышке, и ему привиделся, как наяву привиделся, знакомый панельный дом в московском переулке, и он, подкатывающий к нему на своем новом серебристом «мерседесе». Все было так хорошо, как вдруг что-то сверкающей молнией прорезало изображение, словно оно проецировалось на экран. Край белого полотнища оборвался и повис, зацепившись за что-то в левом верхнем углу, а из образовавшейся прорехи хлынула… пустота, вязкая, тягучая, пожирая попадающиеся ей на пути предметы, звуки, краски. И эта пустота неумолимо надвигалась на него, Ладошу.
Он вскочил с шезлонга, подрагивая студенистой жирноватой плотью, и зло прошипел Сонечке по-грузински:
– Пошли отсюда! Ты ведешь себя просто непристойно, как… как уличная девка! Ни одного мужика не пропускаешь, так и зыркаешь по сторонам! А еще девушка из приличной семьи.
– Но я думала… – залепетала растерянная Сонечка.
– А вот этим тебе лучше не заниматься, моя милая. Для этого у тебя есть я! Понятно? – раздраженно бросил Ладо и зашагал к стеклянным дверям отеля.
Вскочив, Сонечка побежала за ним, глотая слезы. Всю жизнь с ней обращались как с принцессой. Этого она, естественно, ждала и от мужа. Ведь мамочка же заверила ее, что Ладо просто извел всех просьбами сыграть как можно скорее свадьбу со своей ненаглядной девочкой. А Ариадна Теймуразовна на глазах у двух сотен гостей сняла с пальца и подарила ей старинное фамильное кольцо с бриллиантом. Ей подарила, а не своей родной дочери Мальвине! Это давало Сонечке право надеяться, что принцесса выросла и превратилась в королеву. А тут вдруг такое!..
Она едва успела прошмыгнуть в дверь, которую Ладо распахнул исключительно для себя…
Вот с этого момента и стали время от времени посещать Ладошу мысли о том, что каждый кузнец не только своего счастья, но и несчастья тоже. Однако сделанного, как известно, не воротишь. Он вспоминал тогда свою царственную мать и обреченно вздыхал:
– В моем случае уж точно…
На холсте оставалась хорошо различимой только нижняя часть лица мужчины с тонкогубым ртом. Но вот мастихин прочертил по нему полосу, соскребая краску до холста. Светлый короткий след был похож на острый клык хищника.
– Прямо волчий оскал получился, – невольно заметил Богдан. – О, я все понял. Волков, ты написал портрет волка в человеческом обличье, да так живо, что это тебя самого напугало.
Владимир никак не отреагировал на это замечание, продолжая с остервенением скоблить холст.
– А ты знаешь, что по-грузински твоя фамилия звучит как Мгеладзе, – задумчиво произнес Филипп. – Типу с портрета она очень подошла бы.
Ничего вроде бы не произошло: не скрипнула половица, не раздался еле слышный вздох, но все трое, как по команде, резко повернулись к двери. На пороге стояла Надежда, бледная как полотно.
– Какую фамилию вы только что назвали, Филипп? – шепотом спросила она.
– Я назвал две фамилии, – медленно начал Коржик, понимая, что чем-то сильно встревожил девушку, и боясь еще больше осложнить ситуацию. – Одна – вашего покорного слуги. Володька, будь добр, шаркни ножкой, – сказал он шутливо, предполагая разрядить обстановку, и посмотрел на художника. Но тот стоял как громом пораженный. – А другая… другая…
– Да, другая, – поторопила его Надежда.
– А другую носил один мой знакомый, случайный знакомый, с которым мы познакомились на юге.
– Когда?
– Года четыре назад. Наши лежаки на пляже оказались рядом, и он попросил покараулить вещи, пока пойдет искупается со своей девушкой.
– Вы помните, как они выглядели?
– Естественно, помню. Я ведь все-таки художник, у меня зрительная память развита, как у… – Филипп увидел молящий взгляд девушки и принялся перечислять: – Парень был невысокий, худощавый, как ни странно, рыжеволосый, лет двадцати двух – двадцати трех. Звали его Отари…
