Оксана Сергеева - На краю неба (СИ)
— Я не салфетка бумажная, из которой ты будешь складывать все, что тебе вздумается: захотел — самолетик, захотел — кораблик, захотел — цветочек. Захотел — порвал и выбросил. Этого не будет. Продолжать?
— Продолжай.
— О том, что я резка в словах… Как бы тебе понятней объяснить, — сосредоточилась на его лице, словно задумалась, — ладно, попробую на пальцах. Представь на минуту, что я встречаюсь с кем-то другим… с другими. Два года мозолю тебе глаза, а с одним так особенно. И вот в один прекрасный день ты приходишь ко мне домой и застаешь моего бывшего с моей мамой, которая ласково ему улыбается и поет чаем. Я могу ошибаться, но отчего-то мне кажется, что даже у тебя, Димочка, такого обычно спокойного и рассудительного, произойдет в голове короткое замыкание. Представил? — старалась говорить спокойно, чтобы он действительно попытался представить, а не принял ее слова за издевательство или сарказм.
— Ну, да, — неохотно согласился он, — я бы кому-нибудь точно голову свернул.
Не без удовольствия Катерина наблюдала как по его щекам медленно и неровно разлился легкий румянец.
— К чему я это говорю… К тому, что я в таком два года варилась. И сейчас вынуждена разгребать последствия, потому что слегка… очерствела. Но это не значит, что я не борюсь с собой или мне нравится то, что между нами происходит, как ты считаешь. Мне не нравится. И еще — я точно знаю, чего хочу. Но если ты не готов поставить все на ребро, не начинай, не дергай, Дима. Вот это я имела в виду, когда просила «облегчить» отношения. Вопрос ребром потребует запредельной откровенности, на которую ты, Крапивин, сам пока не способен. Я вчера растерялась под напором твоих обвинений.
— А сегодня, я смотрю, с мыслями собралась.
— Собралась, — не поддалась на его провокационный тон. — Потому что не очень правильно «тут» требовать откровенности, а «там» — нет<span style=“opacity:0.1;font-size:0.1rem”> 82849a</span>. И, знаешь, рассчитывая на запредельную, будь готов услышать нечто такое, что очень сильно напряжет твои тонкие чувства. — Отодвинула стул и вышла из-за стола. Дима схватил ее за руку, когда она проходила мимо. — Оставь меня. Не дергай, говорю. У нас нет времени на ссору, правда же? Я завтра улетаю. Дай мне остыть, не хочу уезжать в плохих чувствах. Легче, Дима, легче…
Высвободив руку, Катерина ушла сначала в свою комнату, а чуть позже спустилась в гостиную, присоединившись к родителям. Они с Маргаритой о чем-то шумно беседовали, смеялись. Катя не вслушивалась. Пили зеленый чай, а она его не любила: от него почему-то ужасно сохло в горле.
Так много Дима вчера сказал. Так много. Но не сказал самого главного. Всего лишь одно слово ей нужно было услышать от него. Останься. Если бы он только сказал: «Катя, останься», она бы все бросила и никуда не полетела. Наплевала бы на учебу и возможный протест родителей. Со всем этим можно разобраться позже. На все наплевала и осталась, если бы он только захотел.
Бессонная ночь ясно дала понять: она этого не услышит. И переживать бесполезно, и тратить нервы попусту не стоит. За недели, что провели на острове, стали невозможно близкими. Но, видимо не настолько. Для Димы. Чтобы заводить подобные разговоры, планировать будущее. А она ждала этого с тех пор, как они приземлились на датской земле.
Конечно, ему не понять, почему для нее этот месяц одна сплошная ошибка. Потому что раньше хоть как-то могла быть без него, а теперь не сможет. До льда в крови пугала перспектива все следующие дни заспать и просыпаться одной. Три недели вместе. Как нитка с иголкой. Куда он — туда она. И наоборот. А что теперь? Нечастые встречи, долгие расставания. Звонки. Короткие разговоры. Длинные разговоры. Обещания. Потом мы сходим, потом посмотрим, потом поговорим, потом узнаем, потом решим. Все потом. Потом, потом, потом. Это не перспектива, не планы на будущее, это жизнь, отложенная на «потом». А появление Филяевой стало последней каплей в сосуде бесконечного напряжения. Будто с неба спустилась на землю.
Ничего такого Крапивин не собирался предлагать, у него и в мыслях не было. Больно осознавать, что потребности у них друг в друге совсем разные. Больно осознавать и пытаться смириться. Только через ссоры, собственную ломку, постоянные внутренние протесты.
Катя стояла у широкого окна, прислонившись к стеклу обнаженным плечом. Краем глаза видела, что Дима идет к ней, но, как окостенела, не могла ни посмотреть на него, ни пошевелиться. В душе скребли кошки, сознание разламывалось на осколки сплошных противоречий.
Он притянул ее к себе. Обхватил сзади и приник губами к округлому плечу, выглядывающему из широкой горловины кофты. От этого горячего поцелуя Катя вся внутренне вздрогнула. Удивилась. Жаркое крепкое объятие совсем не вязалось с привычным Димкиным поведением. Раньше он никогда не позволял себе подобной близости на людях. Не было у него такой привычки. Держал за руку, касался спины или талии, но без интимности.
Катя прижалась к Диме спиной и задержала дыхание, переживая наркотически-пьянящие ощущения. Пусть бы они длились вечно. И оно. Димкино объятие.
— Ты не позвонил мне утром.
— Решил не тревожить. Хотел, чтобы ты выспалась и отдохнула.
— Врешь.
Крапивин вздохнул:
— Да. Мое сегодняшнее утро получилось не очень добрым. Поэтому я не смог пожелать тебе того же.
— А сейчас?
— А сейчас утро кончилось, и наступил день.
Катя такая красивая сегодня. Теплая. Все на ней в коричневато-багряных тонах. И ее обнаженное плечо, позолоченное солнцем, примелькавшееся, сбивающее с разумных мыслей…
Он соскучился. За время этой бесконечно тянущейся, как жвачка, ссоры он соскучился по другой Кате. По мягкой и податливой. Такой она тоже умела быть.
Поддаваясь бессмысленному раздражению друг на друга, они забыли, что такое просто обниматься. Нежиться, ласкаться. Гореть волшебством, которое неизменно окутывает двух, испытывающих безумное влечение людей. Оно выше ссор, выше недомолвок, выше обид. Оно затмевает собой все, вырывая из пропасти непонимания и пучины запутанных, искаженных суждений. Неверные мысли, неверные поступки — упущенное драгоценное время.
Катя развернулась к Диме лицом и обняла, элегантно обхватив его спину руками.
Он скользнул губами по ее щеке.
— Дима, — прошептала и отклонилась.
— Что?
Что… Дрогнула плечами, как от порыва студеного ветра.
Минуту назад холодела разочарованием, теперь плавилась от желания, смешавшего в себе всю тоску предстоящей разлуки и живую потребность в его прикосновениях. От такого перепада чувственных температур в ушах звенело тоненьким колокольчиком.
