Мари Фишер - Нежное насилие
– Он может сделать ей ребенка.
– Даже если она этого не хочет?
– Если она не побережется.
– Ага. Теперь понимаю. Так у Тилли появилась маленькая Ева. Правильно? Или я что-то путаю?
Хельга придавила окурок сигареты, гася его, а потом сразу же закурила новую.
– Возможно, ты и права.
– Ты не будешь есть свое пирожное? – осведомилась Даниэла.
– Потом.
– А можно мне его съесть? Я имею в виду, что тебе ведь все равно приходится следить за своей фигурой.
Хельга невольно усмехнулась беззастенчивости ребенка.
– Съешь, дорогая.
– Спасибо, бабуленька.
Даниэла пододвинула к себе тарелку с толстым сливочным пирожным. Но по мере того как его осматривала, лицо ее принимало все более скептическое выражение. Наконец она протянула:
– Думаю, тут для меня слишком много. Лучше я пойду и возьму в буфете еще кусочек самбука. Можно?
– Не возражаю.
Хельга смотрела, как девочка направляется к буфету, наблюдала за ее проворными, чуть угловатыми движениями, за похожими на мальчишечьи черными вихрами, которые словно подпрыгивали на ее голове, за узкими бедрами в лыжных брюках, за уже почти взрослыми плечами в красном зимнем свитере. Хельга. чувствовала, что сердце ее наполнено любовью к внучке.
Малышка выглядела такой довольной, такой уверенной в себе и такой чистой в ее детской сущности. Хельга подумала: «А ведь Катрин была в этом возрасте совсем другой – скромной, задумчивой, робкой. Но точно так же, как Даниэла, еще не затронутой всем этим свинством сексуальности».
Придется ли пережить с внучкой то же, что с дочерью? Трудные годы полового созревания. Первые безрассудные влюбленности. Боль разочарований, когда они рушатся…
«Храни меня от этого, Боже!» – подумала Хельга, но сразу же поняла, что этот молитвенный порыв едва ли будет услышан Всевышним.
Жан-Поль настоял на том, чтобы Катрин, высадив его у аэропорта, сразу же ехала дальше.
– Я же знаю, тебе не терпится попасть в этот проклятый Винтерберг.
– Это неправда, – запротестовала она. – Я охотно еще побуду с тобой.
– Мне бы это доставило только беспокойство. Прошу тебя, не выходи из машины, поезжай.
– А если твой самолет опоздает с вылетом? Или рейс вообще отменят?
– Я не маленький, не растеряюсь.
Катрин остановила машину. Жан-Поль наклонился, поцеловал ее и схватил за руку, чтобы не вздумала открывать дверцу со своей стороны.
– Делай, как я сказал! Ну, пока! До встречи в Риме, ma chérie!
Он вышел из машины, потянул с заднего сиденья свой чемодан-рюкзак, захлопнул дверцу и быстро исчез в потоке людей, устремившихся в зал ожидания.
Как всегда, расставшись с ним, Катрин ощутила некоторое облегчение, которого стыдилась. Быть вместе с ним – чрезвычайно трудно не только физически, но и эмоционально. Оставшись одна, Катрин как бы обретала легкость.
Может быть, именно поэтому у нее не было желания сразу же ехать в Винтерберг. Но признаваться себе в этом не хотелось, и она нашла оправдание в том, что просто погодные условия и плохая видимость не подходят для такой поездки. Во всяком случае, она решила переночевать в Дюссельдорфе.
Приехав туда, Катрин, как всегда, остро ощутила свою изолированность от мира. Она включила все лампы, все приборы отопления, открыла окна, чтобы проветрить квартиру. Через несколько минут воздух посвежел – она закрыла окна и задернула занавески.
Неожиданно потянуло к телефону. Позвонить матери? Нет. Это обязательно вызвало бы вопрос: «Когда же ты, наконец, доберешься до нас?» А Катрин чувствовала, что точно ответить еще не в состоянии. Отца она видела перед самым Рождеством. Если позвонить ему, он может подумать, что она хочет чего-то попросить. Да и что она могла бы сейчас ему рассказать? Что ее друг собирается разводиться? Это вызвало бы ряд вопросов, на которые она ответить еще не может. Катрин перебрала в уме имена своих подруг, но среди них не было ни одной, которую она могла бы обременить своими проблемами. И к тому же, что они могли ей посоветовать? Ничего такого, что не пришло бы в голову ей самой.
Катрин решила расслабиться. Она сняла сапоги, вытащила из чемодана домашние туфли, выключила верхний свет и села в качалку. Она пыталась внести ясность в путаницу своих мыслей.
Разумеется, в том, что Жан-Поль разводится, она не виновата. И все же, вся эта история была ей не по душе. До этого ей никогда не приходилось думать о его супружеских узах, а ему – о ее семье. Когда они бывали вместе, то жили словно в безоблачно-счастливом вакууме. Она была убеждена в своем праве на этот кусочек свободы, даже если матери это доставляло неприятные минуты. Уверена она была и в том, что своими встречами с Жан-Полем нисколько не ущемляет его жену.
Теперь же все переменилось. Конечно, разводился он не из-за нее. В подобное объяснение его шага она не поверила ни на секунду, и с его стороны было нечестно пытаться ей это внушить. Но нельзя было исключить, что Эльза проведала об их встречах и потому решила уйти сама. Уже одно то, что это было возможно, утешало и мучило Катрин.
В ее голове пронеслись строки знакомого стихотворения, кажется, Гёте:
«Вину на бедного взвалили,
Потом оставили в беде…»
Имела ли она отношение к этому разводу и, если да, то в какой мере, – этого она никогда не узнает. Жан-Поль имел привычку скрывать истину за завесой измышлений и полуправды. Правда, благодаря этому вещи и поступки казались более привлекательными, но вовсе не соответствовали действительности.
С ее стороны, было бы приличнее прекратить с ним всякие отношения, когда она узнала о предстоящем разводе. Это Катрин понимала совершенно отчетливо. Но ситуация складывалась иначе: ей не удавалось вырваться из тисков очарования Жан-Поля и его сбивающих с толку аргументов.
Катрин собралась уже было сесть за пишущую машинку и в длинном письме изложить свою точку зрения на их отношения. Жан-Поль оставил ей номер своего абонентского ящика в Женеве, чтобы она при необходимости могла ему писать. До сих пор она этой возможностью ни разу не воспользовалась, поскольку не была уверена, что письмо не попадет в руки жены. Но теперь это не имело значения.
Однако Катрин так и не смогла заставить себя сесть за машинку, хотя ей казалось, что сделать это следовало бы. Она не хотела сознательно отказываться от предстоящей встречи в Риме, уговаривая себя, что именно там получит возможность обсудить с ним все проблемы с полной откровенностью.
Кроме того, покачивание привело ее в состояние дремоты и легкого головокружения. Мысли стали расплываться и ускользать от нее. Их сменили видения, Катрин заснула.
Снился ей Петер, этот впечатлительный, милый, веселый мальчик, каким он был вначале. Тогда он, родившийся на четыре года раньше, был для нее мужчиной, на которого она смотрела снизу вверх, которому могла довериться.
