Томас Уайсман - Царь Голливуда
Эта надпись попала на глаза Эду Сейлеру, и он читал ее вслух, веселя окруживших его девушек. Одна из девушек от смеха чуть не сложилась вдвое. Официанты с самого начала приема разносили в неограниченных количествах довольно крепкий пунш, теперь начали разносить и деликатесные кушанья от папаши Эсбергера. Невеста стояла со своей лучшей подругой, еще более некрасивой, чем Сара, и смеющейся резким, полузадушенным хохотом, напоминающим скорее выкрики того рода, что издают нервные женщины, напуганные павшей на них тенью проходящего поезда или внезапно вырулившим на дорогу велосипедистом. В этом случае полузадушенность была даже как-то к месту, поскольку девушка вскрикивала довольно часто, почти непрерывно, но вскоре, именно благодаря придушенности, этот странный смех стал восприниматься частью основного гула голосов. Сара косилась на подругу и улыбалась, высматривая, не видно ли отца, и спрашивая подходивших к ней с поздравлениями, не видел ли кто его. Кто-то сказал, что видел, как ее батюшка подъезжал в экипаже с комиссаром полиции. Вилли в это время сновал между гостями, спрашивая, хорошо ли они проводят время, не нуждаются ли в чем, и вручал им рекламные карточки своего заведения. На их неистовые расспросы о том, где молодые думают проводить медовый месяц, он бойко отвечал:
— Прямо здесь! Я установлю в центре зала большую кровать.
— Великолепно! — обрадовался Эд Сейлер, — это будет зрелище, которое кто-нибудь сочтет, пожалуй, за движущиеся картинки! Да, тут будет на что посмотреть! Первая брачная ночь Вилли Сейермана!
Грубоватые разговоры, пунш, прибытие все новых гостей, непрерывные высказывания, порожденные фактом Виллиной свадьбы, афишами Вилли, движущимися картинками Вилли, — все это здесь было как нельзя более к месту. Кое-кто из молодых людей, протиснувшись в толчее поближе к стайке девушек, почувствовал удобный случай: поцелуи были сорваны, груди слегка притиснуты, руки тянулись к бедрам, пока их с некоторой игривостью не отталкивали прочь, ноги прижимались к ногам, и неуловимые тайные прикосновения приводили к вспышкам веселого девичьего негодования. Эд Сейлер опутывал чарами одну из девушек и так в этом преуспел, что смутил нескольких гостей, мимоходом заметивших парочку в простенке между двумя автоматами.
Папаша Эсбергер прибыл через час, но один, без комиссара полиции и без супруги комиссара полиции. А случилось вот что. Их экипаж действительно подъезжал к "Галерее развлечений", где их и видел один из гостей, и было это минут через двадцать после начала приема, но папаша Эсбергер глянул и решил, что они не туда заехали. Он был немало сконфужен. Это что? Это Рейбурн-стрит? Но это невозможно! Какая-то вульгарная гулянка идет здесь у тех, что пооткрывали все эти новые развлекательные заведения, но что-то не видно портновского бизнеса, и пошивочного бизнеса не видно тоже. Может, он ошибся? И им надо на Ромунд-стрит? Он велел вознице поворачивать и ехать туда, бормоча извинения полицейскому комиссару и его супруге; в суматохе и волнении предсвадебных приготовлений он мог перепутать адрес — хорошо, но ведь не каждый день взрослая дочь выходит замуж? Да, он позволил себе маленький стаканчик вина еще до начала церемонии, для нервов… На Ромунд-стрит опять большое смущение, страшная озадаченность. Нет вывески портновского дела и нет вывески пошивочного бизнеса. Потерять единственную дочь в день ее свадьбы — это какое-то безумие; а хуже всего, что эти сумасшедшие поиски происходят в компании полицейского комиссара и его супруги; что за странная путаница и ерунда? Возможно, лучше всего будет возвратиться к синагоге, кто-нибудь там наверняка есть, кто знает, где происходит свадебный прием. Но возле синагоги им сказали, что люди, которые знают, где проходит прием, уже все находятся там. Тогда папаша Эсбергер в великом отчаянии предложил доехать до деликатесной лавочки: уж там-то наверняка должны знать, где проходит прием, поскольку весь день его люди носили туда пищу. Но тут полицейский комиссар попросил извинения, сказал, что сожалеет, но считает, что уже поздновато еще для одной поездки. Перед тем как расстаться, он сказал папаше Эсбергеру — и это было хуже всего — что если он не найдет свою дочь в течение вечера, то может обратиться за помощью к ним, в полицию. Комиссар, правда, не допускал мысли, что имеет место случай похищения людей; всякое, конечно, бывает, и невест похищают, но он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь захотел похитить невесту вместе с женихом и со всеми свадебными гостями…
Так что когда папаша Эсбергер вернулся к празднеству, происходившему на Рейбурн-стрит, чтобы все проверить еще раз, он был в весьма плохом расположении духа. И когда он увидел сцены, представшие ему, всю эту вакханалию, происходившую на свадебном приеме его дочери, в развлекательном заведении, облепленном неприличными афишками, он огорчился еще сильнее и, не будучи обычно буйным человеком, здесь не мог сдержать гнева, клокотавшего в нем. Он пробился сквозь толпу гостей, подошел к Вилли и закатил ему пощечину, после чего совершенно лишился чувств. Сара вскрикнула, поднялась суматоха, папашу Эсбергера потащили из зала на свежий воздух, где он, очнувшись, кругами ходил по тротуару, а затем и вовсе присел на бордюрный камень, обхватив голову руками. Все это послужило для гостей сигналом расходиться, иные, не знавшие о том, что случилось с папашей Эсбергером, выходя на улицу и видя его сидящим на краю тротуара с расстегнутым воротником, обхватившего голову руками, а рядом видя его заботливую дочь, прикладывающую к его лбу смоченный носовой платок, говорили между собой, что, мол, вот, старый человек позволил себе слегка перебрать, и, проходя мимо, старались подавить смешки, чем еще больше раздражали его.
Когда все остальные гости ушли, Эд Сейлер и несколько других парней и девушек из фирмы Германна Глэнца все еще оставались здесь. Вилли и Сара, усталые и приунывшие, ожидали их ухода. Но все намеки, просьбы и даже требования, чтобы они наконец удалились, не имели никакого успеха.
— Не беспокойся о нас, Вилли, — говорил Эд Сейлер, — теперь ты поднимешься, приятель, встанешь на ноги, наладишь с кем надо хорошие отношения, а насчет того, парень, что нам будет поздно возвращаться, ты не волнуйся, мы по-настоящему рады…
Что же, в конце концов, оставалось им делать? Не звать же в самом деле полицию, чтобы выпроводить загулявшуюся компанию за дверь.
Вилли и Сара оба с содроганием думали о том, что внизу их ожидает брачное ложе.
— Думаю, нам пора идти спать, — сказал Вилли.
Сара ничего не ответила; на душе у нее было тяжело, она выглядела так, будто вот-вот упадет в обморок. Внизу она попросила его отвернуться и не смотреть, как она будет раздеваться, но Вилли настоял на том, чтобы она раздевалась прямо перед ним, ведь он теперь ее муж. Он решил даже, что сам разденет ее. Но как он отяжелел от бесконечных выпивок, как измучил его этот день, да и Сара отнюдь не возбуждала в нем эротических вожделений, Вилли был странно бесстрастен, он даже побаивался, что не сможет взбодрить себя и окажется вовсе неспособным выполнить супружеские обязанности. Неуклюже, грубовато он обхватил ее и втиснул ей в губы дикий, душный поцелуй, он даже будто почувствовал жар чувственности, но при мысли о том, какие большие труды ему предстоят, мгновенно охладел. Во-первых, Сара выглядела просто отвратительно, и потом, у нее на лице появилось выражение мученицы, вынужденной покориться неизбежной женской участи. И во-вторых, предстояло великое дело освобождения ее от одежд. Вилли даже перепугался, его дрожащие пальцы вовсе не знакомы со всеми теми тонкостями и разными штучками, которыми скреплены и на которых держатся женские одежды. После того как он разделался со свадебным платьем, он столкнулся с необходимостью удаления белых крахмальных юбок, весьма деликатных вещей, обшитых пышными присборенными кружевами. Далее предстояло обнажить бюст, к чему Вилли отнесся более ответственно, — но вот без всего того, что он снял, оказалось, что Сара, в сущности, плоскогруда, в чем он теперь окончательно убедился; и еще, далее он обнаружил в руках фигурное изделие, нечто вроде небольшого турнюра, прикрепляемого под одеждой к поясу. Затем шел корсет, зашнурованный как спереди, так и сзади. Он попытался найти источник возбуждения хотя бы в процессе расшнуровывания, и он уже даже почти начал возбуждаться от столь эротического занятия, но его руки, пустившиеся блуждать по ее телу, ощутили только жесткие полоски китового уса, какой идет обычно на изготовление дамских корсетов, и — кости своей жены. Ее панталоны оказались тоже достаточно сложно сконструированным изделием, отделанным такими же широкими кружевными оборками, что и на нижних юбках. Стянуть панталоны с жены оказалось не так-то просто. Она дрожала — но совсем не от страсти, — плечи ссутулены, сведены вместе, вся она одеревенела от напряжения, особенно когда он начал снимать белые туфли и шелковые чулки. И вот она обнажена, а он ничего не чувствует, кроме удивления: разве такой мизерный слой плоти, натянутый на довольно банально устроенные кости скелета, может быть рассмотрен как источник возбуждения хоть каких-то чувств в ком бы то ни было? При его неудачной попытке повернуть ее обнаженное тело к свету, он начал паниковать. Он быстро разделся, придерживая длинную рубашку, скрывающую от Сары его сугубую неготовность, которую, кстати, она вполне могла воспринять как должное, поскольку опыта в этих делах абсолютно никакого не имела, будучи вполне невинной и целомудренной девушкой. Грубо — понукая и принуждая себя — он повалил ее на кровать и развел ее бедра; грубость его была простительна, ведь здесь обманутые мужские ожидания; но его мужское бессилие было их общим позором. Он попытался обшарить местность между ее ног, но она не позволила его ищущим пальцам разведать свой путь. И он никак не мог пробудить себя к действию. Он закрыл глаза и попытался представить такую картину: Эд Сейлер и Трина. Девушка перегнулась через стул — это был способ, детально расписанный самим Эдом, — вот поднято ее платье, трусики спущены до колен, обнажена прекрасная плоть ягодиц, ее сочные губы призывают Эда к великой страсти… Представив себе все это, Вилли получил легкий эффект, и он подумал: теперь или никогда, усилие должно быть сделано; дав себе приказ, он сделал это усилие, но промахнулся. На ощупь, в темноте он заставил себя предпринять вторую попытку, но все время помнил, что должен достигнуть цели быстро, иначе эффект, возникший от игры его воображения, может пропасть. Он произвел нажим — ничего: вообще ничего, только сплошная плоть. Где это место? Как, черт побери, его найти? Досадуя, он немного передохнул и задумал вообразить нечто более интересное, чем то, что он вообразил про Эда и Трину. Вновь он призвал на помощь соблазнительные видения, снова они помогли ему добиться желаемого эффекта, снова он предпринял атаку, и снова неудачно. Обратиться за помощью к Саре он не решился. Она же не вызывалась помочь, поскольку думала, что, принимая все на себя, он знает, что надо делать. Таким образом, Вилли промучился почти час, предпринимая попытку за попыткой, но лишить свою невесту девственности так и не смог; в конце концов усталый, истощенный, не способный более к возобновлению атак, поскольку соблазнительные видения, если и мелькали еще, то больше не помогали, Вилли признал свое поражение. Сара, почувствовав облегчение от того, что он перестал, наконец, получать свое противное мужское удовольствие и хотя бы на время успокоился, нанесла ему хладнокровный поцелуй и тотчас заснула. Компания наверху до сих пор еще не угомонилась. Вилли не мог даже уснуть. После того как он проворочался провертелся в постели еще час, он встал, надел рубашку и брюки и поднялся наверх, чтобы сказать Эду Сейлеру и всей честной компании, что человек не может заснуть в свою первую брачную ночь, когда над головой у него такой шум и гам, и спросить, не могут ли они развлекаться немного потише. Но когда он вошел, не успев вымолвить и слова, он стал объектом шуточек определенного разнузданного толка. Вроде того, мол, как он справился с задачей? Итак, наконец-то Вилли позволил себя сцапать. Браво, браво! Кто бы мог подумать, что такое возможно? И как там Сара? Одно из тишайших и чистейших созданий оказалось темной лошадкой! Растрепанные одежды парней и девушек красноречиво говорили Вилли, что во время его катастрофических переживаний они тут неплохо проводили время. Вилли оглядел "Галерею развлечений", замусоренную отшумевшей свадьбой, и подумал: "Вот, значит, каким образом въехал я в свой распрекрасный развлекательный бизнес!"
