Звева Модиньяни - Рыжие волосы, зеленые глаза
— Мне очень хотелось бы спасти хоть что-нибудь от нас двоих. По-твоему, это невозможно? Думаешь, уже слишком поздно? — спросил он робко. — А знаешь, я только теперь понял, что всегда любил лишь тебя одну.
— Ты всегда любил лишь себя одного, — возразила она с горечью в голосе. — Да еще свою карьеру. Но рано или поздно всему приходит конец. Жаль, что ты только теперь это понял. Не стоит сожалеть об упущенных возможностях, это пустая трата времени.
Он сделал еще одну попытку:
— Ты абсолютно исключаешь даже малейшую возможность проявления искренности с моей стороны?
— Вряд ли в шестьдесят лет ты мог настолько измениться. Единственное, чему ты научился, так это прислушиваться к голосу совести. Но все равно, громче всего в тебе говорит эгоизм. Ты вдруг понял, что сын, от которого ты отрекся еще до его появления на свет, сегодня уже взрослый, и тебе захотелось его вернуть. Нет, Жан-Луи, поздно начинать все сначала.
— А ты, я вижу, все та же тигрица, готовая вцепиться в глотку.
— Я всего лишь мать, вставшая на защиту своего сына. Если Шарль существует, то исключительно благодаря мне.
— Я только хотел с ним познакомиться, — произнес он умоляюще.
— Забудь об этом, — ответила она резко.
Ей вспомнился разговор с сыном в Париже. Шарль решил жениться на сокурснице по университету и строил радужные планы на будущее, не задумываясь о том, откуда взять средства на их воплощение.
— Я хочу получить от жизни то, чего всегда был лишен: семью, — бросил он ей с вызовом. — Разве я требую слишком многого?
Флоретта растерялась перед таким натиском. В эту минуту, впервые с тех самых пор, как Шарль появился на свет, она поняла, насколько ее сыну не хватало отца, той атмосферы мужской любви, дружбы, защиты и поддержки, которая накладывает отпечаток на всю жизнь ребенка. Однако теперь, когда их сыну исполнилось двадцать лет, преподнести ему отца в качестве новогоднего подарка — нет, это могло лишь усугубить проблему, а не решить ее.
Жан-Луи прервал ее размышления:
— Ты говоришь, его зовут Шарлем, верно?
— Да. И что это меняет? — тотчас же ощетинилась Флоретта. — Шарлей в Париже пруд пруди. Это ничего не значит. Ты никогда не станешь ему отцом. Настоящим отцом, которого у него никогда не было. Теперь уже слишком поздно, — добавила она с грустью.
Жан-Луи решил зайти с другой стороны:
— Он, наверное, учится?
— На первом курсе университета.
— Бьюсь об заклад, что на медицинском. — Он надеялся, что угадал.
— Это ничего не меняет. Абсолютно ничего, — с досадой ответила она.
— Видимо, гены сказываются. От наследственности не уйдешь.
— Бога ради, Жан-Луи. Давай-ка сменим тему, — Флоретта рассердилась не на шутку.
Он развел руками:
— Наверное, ты права, лучше оставить все, как есть, — он улыбнулся.
— Что это тебя так развеселило? — подозрительно нахмурилась Флоретта.
— Я просто спрашиваю себя, может ли случиться так, что таинственная и неисповедимая сила судьбы приведет его именно в мой институт.
— Который ты собираешься покинуть, — напомнила она.
— Ты сущая ведьма, — сокрушенно вздохнул Жан-Луи. — Откуда ты знаешь?
— Мне известно, что ты собираешься заняться политикой.
— Это всего лишь слухи.
— Как же, как же. Чтобы узнать правду, достаточно дождаться следующих выборов.
— Я бросил бы все, если бы у меня были ты и Шарль, клянусь тебе.
— А как же твоя драгоценнейшая супруга?
— Она прекрасно обходится и без меня, — горько усмехнулся он.
— Ну а ты?
— Я очень одинок.
Громкоговоритель пригласил пассажиров, вылетающих в Париж, к выходу на посадку. Флоретта взглянула на часы. До отправления оставалось тридцать минут.
— Я тоже одинока, — призналась она. — И так было всегда.
— Позволь мне хотя бы надеяться, — умоляюще попросил Жан-Луи, вставая.
— Я не могу тебе этого запретить.
Он взял протянутую ею руку и поцеловал.
— Спасибо за помощь, — еще раз повторила Флоретта.
— Я ничего особенного не сделал.
— Ты спас Мистраля. Ты же знаешь, я люблю его, как брата.
Она посмотрела ему вслед и улыбнулась. Казалось, что-то оттаивает у нее внутри. Однако в настоящий момент ей предстояло решить, что делать с сыном, а также заняться возвращением чемпиона на трассу.
5
Медленно и неохотно Шанталь всплывала из таинственных глубин сна к убогой и враждебной действительности, поджидавшей ее за порогом царства грез. Она попыталась вновь погрузиться в манящий покой забытья, но не смогла. Снотворное исчерпало свою силу, и ей ничего другого не оставалось, как взглянуть в лицо новому дню, сулившему одни лишь неприятности и разочарования.
— Merde![17] — выругалась она, садясь в постели.
Она проснулась в роскошном номере «люкс» миланского «Гранд-отеля». Ночная рубашка из бледно-розового шелкового крепа соскользнула с плеча, обнажив великолепную грудь, но некому было полюбоваться ею. Накануне вечером она легла в постель в состоянии, близком к истерике, отказавшись от услуг Марка-Антонио Аркури, молодого модельера с Сицилии, красавца бисексуала, умевшего с одинаковой страстью и искусством любить и женщин, и мужчин.
В свое время графиня Анриет-Шанталь Онфлер переманила чудо-мальчика у фирмы «Блю скай», заплатив за это целое состояние.
Джанни Штраус, владелец «Блю скай», деливший радости постели и познавший блаженство с прекрасной сицилийской «двустволкой», был глубоко уязвлен этим пиратским похищением и ждал только удобного случая, чтобы нанести коварной Шанталь удар возмездия. В определенном смысле Джанни и Шанталь были родственными душами. Оба они смешивали секс с работой и не выносили соперничества. Оба принадлежали к тому типу людей, которые видят в других только орудие укрепления своей власти или средство достижения удовольствия. Накануне Шанталь потерпела сокрушительное поражение. Все точно сговорились ей навредить: итальянские врачи, лечившие Мистраля, светило французской медицины, к которому она обратилась за консультацией, спортивные журналисты и светские хроникеры, буквально растерзавшие ее вопросами. И что еще хуже, она восстановила против себя общественное мнение. Все были на стороне Мистраля и его любовницы, Марии Гвиди.
Мало того, даже ее собственный адвокат, поддержавший ее план по переводу Мистраля в Париж, теперь заявил, что выходит из игры, и бросил ее на произвол судьбы, свалив всю вину за провал операции на ее недальновидное поведение.
