Диана Машкова - Парижский шлейф
Врач явился, едва пробило девять утра, принеся в палату запах солнца и свежести. Он сиял радостной улыбкой, а интонации его приветственного «Comment sa va?»[12] звучали как музыка. Настя невольно улыбнулась в ответ и подумала, что сведущие в психологии французы лечат не только лекарствами, но и хорошим настроением. Эмоции заразительны – вот они и стараются зарядить больных позитивом. Если бы только это имело значение, когда жизнь человека разрушена. Днем тебя снедают тяжелые мысли о безысходности, а ночью снятся омерзительные черви, заполняющие собой подсознание. И остается либо покончить с собой, либо приучиться с этим жить.
– Ну, как у нас дела? – повторил настырный врач, не дождавшись ответа на первый вопрос.
– Хорошо, – Настя смотрела на пуговицу его халата: подняться выше взгляд не осмеливался. Предприняв немалые усилия, она села в постели и до подбородка натянула одеяло, – но я не знаю, что со мной было.
– К сожалению, – доктор помрачнел, сделал длинную паузу, подбирая слова, а потом произнес коротко и четко: – Вы потеряли ребенка.
– Что?! – Настя глубже вжалась в подушки и сцепила ладони так, что костяшки пальцев побелели.
– На почве нервного истощения и срыва произошло отторжение плода. Вы, конечно, очень молоды и все поправимо, но на будущее поберегитесь. Ничто на свете не стоит таких переживаний, – врач внимательно смотрел на Настю, заметил захватившую ее щеки мертвенную бледность и едва успел скрыть удивление, усилием воли остановив поползшие было вверх густые брови. – Вы не знали о ребенке?
– Нет. – У Насти перехватило в горле, она едва могла дышать. – Нет! Какой срок?
– Было, – доктор сделал паузу и после некоторых раздумий произнес, – было пять недель.
– А-а-а, – выдохнула Настя. Больше она ничего не хотела знать, не могла даже думать о том, каким именно образом это семя прижилось в ее чреве. Страшно представить, что бы с ней стало, если б этот ребенок выжил. Вечное напоминание об унижениях, кромешном страхе и боли. Хотя, если задуматься этот малыш уже был и ее частью тоже. А она не знала. Крупные слезы заблестели в уголках глаз. Настя отвернулась.
– Будьте добры, – врач извиняющимся жестом подхватил тонкую руку, безвольно свисавшую с кровати. Измерил пульс и давление. Потом аккуратно сдвинул одеяло и осторожно прощупал обтянутый тонкой тканью больничной пижамы живот. – С вами все будет в порядке, – намеренно четко произнес он, – я вам обещаю. У вас будет самый замечательный муж, вы родите красивых и здоровых детей. Только не падайте духом!
– Нет, – в ответ разревелась Настя, – не будет. Я ничего не хочу!
Шершавой ладонью врач погладил ее по волосам и успокаивающе произнес:
– В физическом смысле на восстановление вашему организму нужно всего пару дней, – начал он, но Настя перебила:
– Я должна выйти сегодня! – В ней вдруг проснулась неукротимая злоба – против себя, против этого холеного доктора, который мелет чушь, против всех. – Я прекрасно себя чувствую, и мне нужно возвращаться в Москву.
– Мадемуазель Смирнова, – доктор перестал заученно-ласково улыбаться и сделал строгое лицо, – вам нельзя будет выйти ни сегодня, ни через несколько суток. Я сказал в «физическом смысле», но не успел добавить, что в психологическом плане стабилизация займет не менее десяти дней. У вас серьезная моральная травма, нервное истощение.
– Я справлюсь сама! – Настя готова была разорвать его на части. Ей на мгновение показалось, что в этом человеке сосредоточено все зло, которое причинили ей в этой жизни.
– Ни в коем случае, – врач смотрел на нее с пониманием. – Если не желаете сойти с ума – ни в коем случае. Я не шучу. Я сказал «сойти с ума» в прямом, а не фигуральном смысле.
– А я хочу сойти с ума! – выкрикнула она. – Я мечтаю!
– Значит, вы все-таки чего-то хотите, – совершенно серьезно сказал он, – уже хорошо. Но вы делаете неверный выбор. А с правильным выбором я вам за десять дней помогу.
– Но у меня нет денег! – Высушенные внезапным приступом ярости слезы потекли с новой силой. – Мне нечем платить!
– О-о-о, – врач обрадовался этому простому открытию несказанно, – так вот что вас беспокоит. Даже не думайте об этом. Ваша опекунша мадам Дюваль будет рада вам помочь.
– Но…
– Никаких «но», – доктор взял Настину ладонь и чуть ощутимо ее пожал, – иначе все мои усилия – и деньги мадам Дюваль, о которых вы так неразумно печетесь, – пойдут насмарку.
Распорядок дня для Насти доктор расписал по минутам. Уколы, завтрак, капельница, сон, чуть позже, когда вернутся силы, – небольшая прогулка в саду под присмотром Адель, массаж, обед, снова капельница, снова сон, и так далее до самого вечера. Разрисованную разноцветными маркерами простыню под названием «Мой день» с кокетливым цветочком в углу врач прикрепил на стену напротив кровати и настоятельно рекомендовал не думать ни о чем и не читать ничего, кроме этого расписания. Настя старательно слушалась и выполняла все, что от нее требовали: если уж другого выхода нет, пусть деньги не пропадают зря.
С каждым днем она чувствовала, как физические силы возвращаются к ней. Вливаются в организм мощным потоком. В больнице Насте исполнилось двадцать три, и она была рада, что никто, кроме родителей – им она позвонила сама, хотя тут же об этом пожалела, – не искал ее, не поздравлял. Она не могла выносить внимания других людей, ей хотелось, чтобы все о ней забыли, чтобы жизнь могла перевернуть страницу и начать все с чистого листа, если уж нельзя по-другому.
Весь день Настя провела в размышлениях о том, что делать дальше и как теперь быть. Ничего конкретного на ум не приходило, но ясно было одно: надеяться в будущем можно только на себя и собственные силы. Неизвестно, как достичь самостоятельности в чужой стране: без профессии, без средств к существованию, но с чего-то нужно было начинать. Теперь только бы выйти из клиники – дальше можно поискать место гувернантки, а по вечерам подрабатывать официанткой в каком-нибудь ресторане. В конце концов, любая честная работа достойна того, чтобы ее выполнять. Прошли те времена, когда она, обеспеченная и беззаботная девушка, с пренебрежением воротила нос не только от сокурсниц, которые подрабатывали нянями, официантками, уборщицами, но и презирала приятельниц, соглашавшихся работать в офисе. Такая убогая жизнь казалась скучной, невыносимой и бессмысленной. На что хватит свободного времени, если торчать на работе по восемь часов подряд, а как правило, и дольше? Так можно раньше времени состариться, потерять красоту и прийти в полную негодность в части основного женского предназначения: радовать любовью и лаской любимого мужа. Все эти глупые размышления бесследно пропали из ее головы с тех самых пор, как Николай предал ее.
