Джоанна Троллоп - Друзья и возлюбленные
В витрине агентства «Бартон и Нукс» Хилари увидела глянцевую фотографию Хай-Плейс — она гордо стояла в самом центре. «Уникальная возможность. Старинный дом, визитная карточка города. Не пропустите!» — гласила надпись под рамкой. Снимок, очевидно, сделали с верхушки фонарного столба напротив, поскольку на нем красовалось старинное каменное крыльцо, которым никто не пользовался и которое видели разве что пролетавшие мимо птицы. Хилари зашла в агентство, где ей подробно рассказали о доме и подарили фотографии — не какие-нибудь ксерокопии, а целый буклет со снимками фасада, обитого деревянными панелями коридора и сада с готической скамьей. Дом стоил двести двадцать пять тысяч фунтов.
По неясной причине Хилари было приятно нести этот буклет в сумке, где, кроме него, лежали починенные туфли Лоренса и несметное количество дешевых почтовых марок. Не то чтобы она желала подруге зла — вовсе нет, — но несчастная покинутая Джина вызывала в Хилари смутную тревогу, точно взбесившаяся лошадь на скачках «Гранд-Националь». Никаких поводов тому не было, однако Хилари держала ушки на макушке. Лоренс стал регулярно относить или посылать в Хай-Плейс разные лакомства — вроде бы уместный и правильный жест с его стороны, и все-таки Хилари это было не по душе.
Когда дом купят, Джина, наверное, уедет из Уиттингборна. А что, было бы неплохо. (Тут Хилари подумала, что становится похожа на старшую сестру.) Джина и Фергус — одно дело, а брошенная Джина — совсем другое. У Софи впереди последний год учебы, и потом она тоже примкнет к длинной веренице молодежи, неохотно плетущейся в безрадостное будущее.
В конце Орчард-стрит Хилари, будто по мановению мысли, встретила Джину. Та шла от мамы, с которой ходила в больницу. Дэн с трудом их узнал и был очень сонный. Ви целый день молчала, что на нее совсем непохоже, и Джина после долгих уговоров и пререканий отправилась домой.
— Мне, наверное, стоит признаться… — сказала Хилари, положив руку на сумку.
— В чем?
— Я взяла буклет с фотографиями Хай-Плейс. Знаю, что лезу не в свои дела…
— Я ни от кого не скрываю, что продаю дом.
— Да, но мне сперва надо было спросить…
— Необязательно.
— Фотографии прекрасные. — Хилари помолчала, затем с чрезмерной легкостью, о которой тут же пожалела, поинтересовалась: — А ты уже решила, что будешь делать потом?
Джина медленно провела обеими руками по волосам, как бы повторяя беспечный настрой Хилари.
— Подумываю вернуться во Францию.
— Правда? В Монтелимар?
— Нет, в По. Мне там очень понравилось.
— Но там ты встретила…
— Знаю. И что? Я могла бы, как раньше, давать уроки. Впрочем, все пока вилами на воде писано, ты уж…
— Конечно, я никому не скажу. Как Ви?
— Очень подавлена и страшно волнуется. Дэну не хуже и не лучше, и я понимаю ее чувства насчет больницы. Врачи и сестры очень вежливые, но Ви прямо в ужасе от их официоза.
— Я велела мальчикам прополоть клумбы. Они хоть чем-нибудь помогли?
— Цветам — нет. Зато слопали весь торт и порадовали Ви.
Хилари улыбнулась. Приятное облегчение разлилось по всему ее телу, словно глоток бренди.
— Мы присмотрим за ней, если ты уедешь во Францию…
Джина пристально посмотрела на подругу, немного подумала и ответила:
— Я буду очень признательна.
Хилари слегка обняла ее и уловила свежий цитрусовый запах.
— Приятно было поболтать, — тепло сказала она. — Береги себя.
— Постараюсь, — почти равнодушно проговорила Джина.
Поздно вечером, закрыв столовую, Лоренс пошел в кабинет к Хилари — сказать, что Софи осталась мыть посуду на кухне и что ему не нравится, как она выглядит. Девочка и раньше была бледная, а теперь и вовсе осунулась. Может, Хилари с ней поговорит?
— Хил…
Склонившись над столом, она писала имена сотрудников на листочке бумаги. Справа лежал незаконченный рабочий график.
— Да?
— Как тебе кажется, у Софи все нормально? Выглядит она неважно.
— Она всегда выглядит неважно.
— Сегодня особенно.
Не отрываясь от работы, Хилари спросила:
— Так спроси у нее сам.
— Я не мать.
Она резко обернулась.
— А это тут при чем?
— Может, у нее просто месячные. О них она мне точно не скажет.
Хилари подумала, вздохнула, пробормотала: «Ну ладно, дай мне еще десять минут», — и вытащила из-под графика какую-то папку.
— Смотри.
Это оказался буклет с фотографиями Хай-Плейс. Лоренс кивнул:
— Шикарно.
— Двести двадцать пять тысяч фунтов. Я сегодня видела Джину.
Лоренс прислонился к стене напротив стола.
— Правда?
— Да, она шла от Ви. По-моему, она нисколько не расстроена продажей дома.
Молчание.
— Разве?
— Ну да. Видимо, не хочет жить там без Фергуса. И я ее понимаю: это не дом, а салон дорогой мебели. Она подумывает уехать во Францию.
— Неужели?
— Вроде как в По. — Хилари подняла глаза на Лоренса. — Тебе неинтересно?
Лоренс слегка пожал плечами, и это движение навело Хилари на мысль, что он очень красивый мужчина. Господи, какой же он красивый!
Чтобы скрыть свои чувства, она выпалила:
— Мне кажется, переезд во Францию пойдет ей на пользу, как считаешь?
Он снова пожал плечами и закрыл глаза.
— Пожалуй…
— Я к тому, что теперь ничто не держит ее в Уиттингборне. Я пообещала ей присматривать за Ви.
Лоренс очень медленно оторвался от стены, сдвинув календарь, и так же медленно закрыл дверь. Хилари внимательно за ним наблюдала: что-то в его движениях и перемене атмосферы в этой крошечной захламленной комнате не позволило ей вымолвить ни слова. Она лишь смотрела, как он отошел от двери и оперся на край стола, повалив банку с ручками и помяв рабочий график.
— Хилари, — промолвил Лоренс.
Она молча разглядывала его лицо и голубую рубашку под белым фартуком, такую знакомую и родную.
— Я не хотел говорить тебе об этом сегодня, но беседа приняла неожиданный поворот, и теперь мне придется… Я не хотел говорить, потому что не знал как. Скажу прямо. Вряд ли для моего признания найдется подходящее время, так что тянуть не буду. — Он чуть опустил голову и смотрел прямо на нее — серьезно и уверенно, почти как отец на ребенка. Таким же серьезным тоном он произнес: — Я влюбился в Джину.
Наступило молчание, которое показалось Хилари очень долгим и тревожным. Оцепенев, они оба прислушивались к словам, буквально повисшим в воздухе. Потом Хилари почувствовала, как ее руки впились в лицо, в очки, сорвали их и швырнули на стол. Она услышала крик — ее собственный крик, рвущийся из груди.
