Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ) - Шолохова Елена

Я перевожу удивленный взгляд на Милоша, затем на Влада и Руслана, но те почему-то сидят и помалкивают, будто сами не при делах и не в курсе. В мою сторону даже не смотрят.

— А давайте отпросимся сегодня с последних двух уроков? — предлагает Алла. — Скажем, что всем классом хотим Стаса навестить. Арсений, уверена, поймет и отпустит. Там же как раз еще какие-то часы приема ограниченные, да? Он вообще где лежит?

— На Боткина, — отвечает Яна. — Господи, там так убого, такой запах, бе. Ну, правда, у самого Стаса палата ничего еще. Но в коридоре… пока идешь… нас с Соней чуть не вырвало.

К обеду ажиотаж немного стихает. Я подхожу на перемене к Милошу, он стоит в стороне от всех у окна. Спрашиваю его про Стаса. Но он не отвечает. Даже бровью не ведет. Будто меня не слышит и не видит.

— Милош, Стас правда так сильно пострадал? — повторяю чуть громче.

Молчит, уткнувшись в свой телефон.

— Может, мне у Влада тогда спросить? Или у Руслана? Хотя они же еще дальше убежали…

Милош тотчас поднимает на меня злой взгляд. Лицо у него очень нежное, тонкое. На бледных скулах сразу проступает пунцовый румянец. Что ж, этому хотя бы стыдно.

— Чего тебе надо? Отстань от меня, поняла? Почки ему отбили, так что кровью с***. Ребра ему сломали! — тихо, но гневно отвечает он. — Не знаю, для тебя это сильно пострадал или, может, не очень. Можешь не трястись за своего дружка, Стас не стал его сдавать. Сказал, что сам нарвался на какую-то гопоту. Ещё сказал, чтоб тебя никто не трогал. Ты же этого хотела. Так что всё. Успокоилась? Отвали теперь. Никто тебя больше тут не тронет. И разговаривать с тобой тоже больше никто не будет. Тебя для нас нет.

— Эй, Милош, — окликает его Яна со смешком. — Ты что там? Сам с собой говоришь?

— Угу. Сам с собой.

— Ты же пойдешь с нами к Стасу?

— Да, — он, не глядя больше на меня, отходит от окна и присоединяется к остальным.

Мне бы ликовать — я ведь и правда этого хотела. Но мне почему-то тяжко. И оставшееся до урока время я гуглю про сломанные ребра и ушибы почек…

Идти к нему или не идти, я долго сомневалась. Я и сейчас сомневаюсь, стоя перед дверями в отделение. Пусть Смолин хоть сто раз сволочь, но он здесь из-за меня, напоминаю себе. Ещё и Дэна не стал сдавать. И еще мне кажется, нам надо поговорить. Попробовать хотя бы…

Одноклассники тут были днем, поэтому я прихожу ближе к вечеру. Спрашиваю у санитарки, где платные палаты.

— А к кому ты?

— К однокласснику. Стасу Смолину. Его вчера привезли.

— Он что у вас звезда какая, к нему толпами ходят и ходят. Утром были, днем были, только что вот девица ушла. Папаша его бегал тут орал. Еще этот черт торчит тут как столб. А мне мыть за всеми! Пятьсот двенадцатая у него. Прямо и направо. Только недолго!

Подхожу к двери с табличкой 512 и замираю. Замечаю, что с чего-то вдруг разволновалась не на шутку, аж ладони взмокли.

Вдохнув побольше воздуха, захожу. И на миг теряюсь. В палате почти темно. Жалюзи опущены, свет едва проникает сквозь них.

Черт, Смолин, наверное, спит, а тут я. Но все же приближаюсь к его кровати. Зря я, что ли, столько усилий над собой сделала. Глаза быстро привыкают к полумраку. И я уже различаю не только контуры.

Останавливаюсь возле его кровати. Он действительно спит. Дышит тяжело, даже как-то мучительно. Одна рука свисает, вторая лежит на груди. В полутьме не так бросаются в глаза его раны, но все равно жутко это, страшно. Половина одеяла сползла на пол. Я наклоняюсь, поднимаю его и потихоньку, чтобы не разбудить, укрываю Стаса. Все равно случайно задеваю бедро сбоку. Кожа его такая горячая, прямо пылает.

Какого-то черта я вдруг смущаюсь. Потом выпрямляюсь и снова перевожу взгляд на его лицо и чуть не вздрагиваю — Смолин пристально, не мигая, смотрит прямо на меня…

35. Женя

Даже в полумраке я вижу, как горят его глаза. Как угли. Бред, конечно, но мне так и кажется, что они жгут кожу. От его взгляда мне становится не по себе. К лицу приливает жар. Мне неловко. Хочется закрыться, отвернуться, да вообще уйти. Хоть в его взгляде нет сейчас ни ярости, ни злобы, ни ненависти. Но этот горячечный огонь в его глазах пугает не меньше… хотя нет, не пугает, смущает.

Впрочем, скорее, смущает меня вся эта ситуация. Совершенно нет ощущения, что я в больничной палате, где обычно спокойно, тихо и уныло, где пахнет болезнью, где всё застыло в тоскливом ожидании. А тут такое чувство, словно я в чужую спальню тайком проникла, к чужому мужчине, обнаженному и спящему. И меня застукали.

Смолин молчит, только дышит тяжело и шумно. Я тоже растерялась и не знаю, с чего начать разговор. И от того, что мы с ним оба, замерев, таращимся друг на друга, не говоря ни слова, чувство удушающей неловкости только обостряется до невозможности. Кажется, даже воздух накалился. Во всяком случае мне в палате становится жарко как в печке.

Облизнув, пересохшие губы, наконец произношу негромко:

— Привет.

Он не отвечает, но и взгляд не отводит.

— Я… я вот пришла узнать, как ты… Слышала, ты сильно пострадал… в школе говорили… Тебе сильно больно? Что врачи говорят? Долго тебе придется вот так…?

Всё тот же неотрывный взгляд и ни слова, ни звука в ответ.

Почему он молчит? Хоть что-то да можно ответить? Или ему настолько тяжело?

— Стас, мне очень жаль, что так вышло. Честное слово, очень жаль. Я не ожидала… Я не хотела этого… не хотела, чтобы всё дошло до такого безумия… Я всего лишь хотела защититься от тебя.

В какой-то момент мне кажется, что он хочет ответить. В его лице что-то такое вдруг проступает, нормальное, человеческое. Будто внутри у него что-то дрогнуло. Но нет, Смолин молчит, только взгляд его становится еще пронзительнее.

— Может быть, нам как-то стоит попытаться… остановиться, — продолжаю я. Пусть молчит, зато слушает. Может, так даже и лучше. — Как-то завязать с этой войной, пока не случилось еще какой-нибудь беды? Найти какой-то компромисс… не знаю. Ведь это же безумие. И если сейчас не остановиться, то страшно подумать, до чего можно дойти… Стас, мне правда очень жаль, что мой Дэн так сильно тебя избил. Я его не оправдываю, но пойми, он это сделал, только чтобы защитить меня. В любом случае я прошу у тебя за него прощения… Надеюсь, ты сможешь простить и… всё это закончится. Я, честно, не хочу больше воевать, не хочу новых драм и трагедий.

Непроизвольно и совершенно бездумно я беру его за руку. Она лежит у него на груди, и я слегка сжимаю его пальцы. Зачем — не знаю. Просто на автомате, вроде как подкрепить слова дружеским жестом.

Смолин же вдруг отдергивает руку, будто его током ударило. И только тут я замечаю, как сильно изменился его взгляд. Он все еще горит какой-то больной страстью, но теперь в нем плещется ненависть и… презрение.

Опешив, я отхожу от кровати на шаг. Что не так? Что опять ударило ему в голову?

— Не смей меня касаться, — глухо, но отчетливо произносит он. — Никогда меня не трогай. Не смей даже подходить ко мне. Не смей заговаривать со мной. Ясно?

— Ясно, — отвечаю я обескураженно.

— А теперь пошла отсюда прочь!

— Как скажешь, — пожимаю я плечами. С полыхающим лицом поворачиваюсь к двери. И тут же слышу в спину:

— Зря приходила, зря унижалась тут. Я и так не собирался сдавать твоего дружка ни ментам, ни отцу.

Что?! Смолин решил, что я пришла к нему, потому что за Дэна испугалась? Решил, что я тут пыталась его задобрить или словечко замолвить?

Я резко разворачиваюсь к нему, кипя негодованием. Впиваюсь в него ответным взглядом. Несколько секунд длится эта зрительная дуэль. Если можно было убивать глазами, мы бы оба сейчас не выжили.

Замечаю, что тоже дышу, как и он — часто, шумно, обрывисто.

Хочу сказать ему, что он совсем меня не понял. Что он вообще ни черта не понял! Что если считает нужным — пусть «сдает» его кому хочет.

Мне не стремно было просить за Дэна прощения, но оттого, что Смолин сделал такие выводы, мне плохо. Потому что вот это действительно унизительно!