Анна Берсенева - Опыт нелюбви
– Пойдем.
– Куда? – не поняла она.
Не ответив, Длугач пошел к лесенке, которая вела с балкона вниз. Кире ничего другого не оставалось, как только пойти за ним. То есть что значит – ничего другого не оставалось? Можно было и не ходить. Но она пошла.
Они шли по дорожке куда-то в глубь леса; так Кире казалось. Но дорожка была все-таки асфальтированная, значит, вряд ли вела прямо в непролазную глушь, где водятся зубры.
Закончилась эта дорожка на круглой, ярко освещенной поляне. По краям поляны стояли какие-то бараки или, может, не бараки, а ангары. И еще стояли вертолеты.
– Ой! – воскликнула она, забыв о том, что в присутствии Длугача у нее темнеет в глазах и пропадает голос. – Мы на вертолете, что ли, полетим?
– Ну да, – сказал он. – А что, боишься?
Кира ни разу в жизни не летала на вертолете. Но ей и летать было не надо, чтобы понять, боится она или нет. Она боялась любой высоты, притом боялась ужасно! Она даже в самолете всегда садилась подальше от иллюминатора. Это были не фантомы воображения и даже не рациональный, а какой-то нутряной, физиологический страх, корни которого уходили, наверное, куда-то в глубь веков, когда предки Киры лазили по отвесным скалам в поисках пищи. То есть, может, не ее лично предки, а вообще – человеческие.
Впрочем, предки Длугача, похоже, лазили по скалам без страха. Иначе почему он ничего не боится?
Кто-то шагнул к нему из темноты и сказал:
– Все готово, Виктор Григорьевич.
– Спасибо, – ответил он и, повернувшись к Кире, сказал: – Садись.
– Куда? – пискнула она.
– В кабину. На пассажирское место.
У Киры ноги стали ватными; впервые в жизни она поняла, что эти слова не придуманная метафора.
«Значит, он умеет водить вертолет, – проговорила она про себя. – Мы с ним не Белка и Стрелка для экспериментов. Если бы он летел в первый раз, то не взял бы с собой пассажира. Ему бы просто не разрешили».
Однако, взглянув на Длугача, она усомнилась в том, что кто-то мог бы ему чего-то не разрешить.
Механик – наверное, механик, кому еще здесь быть? – открыл перед Кирой дверцу кабины. Она поднялась по низенькой лесенке, села в кресло. Длугач уселся с другой стороны, за штурвал.
– Куртку надень, – сказал он. – Там прохладно.
«Там» прозвучало для Киры так, словно он собирался доставить ее на тот свет. Она взяла с заднего сиденья и надела кожаную куртку. И спросила срывающимся голосом:
– А… нас искать не будут?
– Зачем? – удивился он.
– Ну… Мы же никого не предупредили, что уходим… улетаем.
– Я предупредил. И насчет тебя тоже.
Значит, ему и в голову не пришло, что Кира может отказаться лететь с ним непонятно куда. К каким-то зубрам. И это после того, как он не пришел на свидание. Кире стало так обидно, что она едва сдержала слезы. Вот так вот он к ней, значит, относится!..
Но ведь она и не отказалась. А значит, относится он к ней правильно.
Из-за обиды она пропустила момент, в который вертолет оторвался от земли. А когда взглянула в окно – вся кабина казалась ей каким-то сплошным панорамным окном, в которое она смотрела с леденящим страхом, – то увидела внизу огни и тьму, и колыханье вершин, и блеск узкой речки, и людей, стоящих у освещенного дома, будто у лесного костра…
– Мы не разобьемся? – спросила она.
– Нет, – ответил Длугач.
Она посмотрела на него искоса, осторожно. Увидела руки, лежащие на штурвале. Ничего прекраснее она в своей жизни не видела. Это было зрелище совершенной надежности. Перевела взгляд чуть повыше – его лицо, словно из камня вырубленное, потрясло ее красотою. Почему оно казалось ей чересчур простым, даже грубым? Разве может называться грубой скала в своей природной силе?
Кира как завороженная смотрела на его лицо и руки. Наверное, он почувствовал ее взгляд.
– Что ты? – спросил он. – Боишься?
– Нет.
Это была правда. Страх ее исчез, растворился, а то, что наполняло ее теперь всю, до самого горла, было не страхом, а трепетом. Она трепетала от его близости, как птица в силках.
– Ну и молодец.
Ей показалось, что он улыбнулся. Хотя она никогда ведь не видела его улыбки, значит, это могло быть просто игрой ее взбудораженного воображения.
Внизу простирался теперь сплошной лес. Потом появилось озеро, накренилось, блеснуло всей своей гладью и сразу же выправилось снова. Будто бросило на Киру быстрый взгляд и вздохнуло.
И бескрайний этот лес, и озеро с темным волшебным блеском, и его руки на штурвале – все это было одно. Жизнь это была, в таком сильном своем явлении, какого Кира никогда прежде не знала.
Они летели словно не над белорусским лесом, а в каком-то потустороннем пространстве над всей землей сразу. И голоса, которые непрерывно шелестели в кабине, потому что работала рация, казались потусторонними тоже. Из другого мира они доносились, не из этого.
А в этом мире Кире все время хотелось смотреть на Длугача, но это было неловко, и она заставляла себя отводить взгляд, чтобы взглянуть вниз, и даже от взгляда вниз сердце ее билось не так стремительно, как от взгляда на него. Там, внизу, были только деревья, а здесь были его руки с широкими ладонями, и угловатая скула, и губы…
Кира как раз смотрела на его губы, глаз отвести не могла, когда услышала, как в вертолете что-то фыркнуло. И сразу же он накренился, но сразу же и выпрямился. Потом фырканье раздалось снова, вертолет закачался, задергался надрывно – и устремился вниз.
То, что она при этом почувствовала, не поддавалось ни словесному описанию, ни даже умственному осознанию. Ужас этот находился вне слов и вне разума.
– Мы п-п-па-а-а…
Она хотела спросить: «Мы падаем?» – но дыхания не хватило.
– Нет. – Он тоже не сказал это, а выдохнул, сильно и резко. И добавил совершенно спокойным голосом: – Мы снижаемся. – И еще зачем-то добавил: – Ну-ка двигайся ко мне. За плечо мое возьмись.
Она не просто взялась за его плечо – зачем он велел это сделать? – но вцепилась в него так, что ему больно стало, может.
– П-пожалуйста… п-пожалуйста… – всхлипывала она.
Кира не понимала, легче ли ей от того, что она держится за плечо Длугача, но не отпустила бы его под дулом пистолета.
– Садимся, – сказал он, быстро и резко переключая какие-то рычаги.
Или рубильники, или как это называется? Кира не знала.
– Куда садимся?.. – чуть слышно прошептала она.
Он промолчал. Глаза его, и без того небольшие, сузились совсем уж до щелок, губы сжались так плотно, что побелели их уголки; это даже в полутьме было видно.
Гул вертолетного винта затих – сменился каким-то зловещим мертвенным свистом.
Рация заговорила быстро, лихорадочно. Кира слышала ее, но не могла теперь разобрать ни слова. Мигали огни на приборной доске, и каждый раз, когда какой-нибудь прибор вспыхивал красным, Кире казалось, что это сигнал последней, окончательной, неодолимой опасности.
