Элейн Гудж - Любящие сестры
Энни вспомнила, как трудно было устроить сестру в школу. Она до неприличия нервничала, сказала, что Лорел у нее под опекой, что у них был пожар и все документы уничтожены. К счастью, школьная секретарь оказалась не столько, подозрительной, сколько раздраженной. Теперь Энни знала, что в этой школе много детей, родители которых сбежали из Никарагуа или Гаити и не имеют даже вида на жительство.
При виде школы Лорел замедлила шаги, словно преодолевая невидимую преграду. «Она тоже ненавидит это место», – подумала Энни, чувствуя, что сейчас заплачет, и с трудом превозмогая стеснение в груди, чтобы вздохнуть.
– Рождественское представление нашего класса будет в пятницу вечером, – сообщила Лорел, когда они подошли к бетонным ступеням, ведущим к исцарапанным дверям. – Я ответственная за декорации. Они очень хорошо получились.
– Жаль, что у меня нет времени посмотреть!
Лорел настоящий художник. Стоит только вспомнить чудесные маленькие картинки, которые она рисовала Мусе в больницу, – удивительно живые собачки, обезьянки, белки. Она так тонко чувствует цвет! Однажды Ривка хотела выбросить заношенную пеструю шаль, а Лорел сразу представила себе, как живописно будет выглядеть их старая тахта, если покрыть ее этой шалью.
– Ты думаешь, Долли тоже придет?
– Я не спрашивала. Но можно не сомневаться, она любит такие вещи, – вымученно улыбнувшись, Энни добавила: – Смотри, Лорел, я предупредила тебя насчет Рождества. Притом мы можем пригласить Долли к себе. Купим ветки остролиста повесим белую омелу и будем петь рождественские гимны.
– Груберманы нас услышат, – сказала Лорел, но в уголках ее губ наконец-то появилась едва заметная улыбка.
– Пускай, – ответила Энни, тоже воспрянув духом. – Пускай хоть весь Бруклин слушает.
– Нет, дорогая, так не пойдет! Видишь, как ты скривила? Дай-ка я покажу тебе.
Ривка пододвинула стул поближе к Лорел, сгорбившейся перед старой машинкой «Зингер» в углу шумной гостиной. Куски материи, которые Ривка дала ей для тренировки, лежали у нее на коленях. Ривка показала, как размечать швы, закалывая булавками, и как потом направлять ткань под иглу, нажимая ножную педаль, чтобы привести машину в действие.
Кивнув, Лорел попробовала еще раз. Пальцы ее побелели от чрезмерного усилия, придерживая ткань, чтобы ни одна морщинка не застрочилась в шов.
«Бедная маленькая шейнинке, – думала Ривка, глядя на слабые детские ручки, торчащие из рукавов слишком большой тенниски, такие прямые и тоненькие, словно булавки, которыми она скалывала куски материи. – Такая старательная! Слишком рано ты хочешь стать хозяйкой, деточка!»
А посмотреть, как она порхает вокруг Ривки в кухне! Не то, что Сара в ее годы. То просит покатать тесто, то возьмется бить яйца, обрезать крылышки цыплят. Даже картошку для кугеля чистит с удовольствием. А вопросы так и сыплются из нее:
– Ривка, а почему ты выбросила это яйцо?
– Там на желтке кровь, дорогая, поэтому оно не годится для кошера.
Или вчера:
– Ривка, а почему у тебя шарики мацы такие пышные, а у меня – как мячи для гольфа?
– Маленький секрет. Я замешивала тесто на сельтерской воде, а не на простой. Притом катать шарики нужно очень осторожно, так же осторожно, как пеленать новорожденного младенца.
А теперь она исполнена решимости научиться шить. И научится, в этом Ривка нисколько не сомневается. У нее крепкая хватка Может, пока не такая крепкая, как у старшей сестры. Но она, словно солдат, готовящийся к войне. Вроде бы тихоня, а такая умница! Вон как сумела выманить застенчивого Шмуэля из его скорлупы – попросила поучить ее еврейскому языку. Эта девочка поняла то, чего никто больше не понял, – что девятилетний Шмуэль, средний между распорядительным Хаймом и неугомонным Яковом, нуждается во внимании.
Лорел закончила новый шов и подала Ривке для оценки.
– Теперь лучше? Та кивнула:
– Отлично. Завтра я покажу тебе, как надо кроить, – и, наклонившись к Шейни, ползающей под ногами, воскликнула: – Что это у тебя во рту? Яков, сколько раз тебе повторять, чтобы ты не разбрасывал свои игры! – И она протянула ему обсосанный до блеска маленький шарик, взятый у ребенка.
Шейни отчаянно закричала.
– А можно я уложу ее спать? – спросила Лорел, протягивая к малышке руки.
– Ах ты умница! Прямо-таки читаешь мои мысли! – И, зная, что у нее еще не приготовлен назавтра холент и не сделана целая куча дел для Хануки,[7] с благодарностью возложила заботы о ребенке на Лорел.
Глядя, как маленькая нянька уносит Шейни, с довольным видом прикорнувшую к ее плечу, Ривка почувствовала прилив горячей материнской любви к этой чужой девочке. Кто бы мог подумать, что за короткие несколько недель пришедшая неизвестно откуда квартирантка станет членом ее семьи!
Через некоторое время, когда Ривка принялась резать лук, Лорел появилась снова, держа под мышкой большой блокнот, и, положив его на табуретку, принялась заглядывать Ривке через плечо.
– Холент, – стала объяснять Ривка, – готовится всю ночь на очень медленном огне. Поэтому в Субботу, когда готовить ничего нельзя, у нас будет горячая и свежая пища.
– А как его делать? Я хочу приготовить такой для Энни. Она очень любит тушеную капусту. – И, понизив голос, доверительно добавила: – Может, этого не следует говорить, но Энни никудышная стряпуха. У нее все сгорает. Если бы я не готовила, мы бы просто умерли с голоду.
Заметив лукавый огонек в глазах Лорел, Ривка усмехнулась. Поистине не устаешь удивляться на это маленькое голубоглазое золотоволосое чудо.
Наконец Лорел открыла блокнот, усевшись за кухонным столом.
– Ривка, ты такая хорошая, – застенчиво произнесла она, вытаскивая карандаш из спиральки, которая скрепляла листки. – Мне очень хочется что-нибудь тебе подарить. Хочешь, я тебя нарисую?
Ривка всплеснула руками.
– Меня? А где я наберу столько времени, чтобы сидеть смирно, пока будет готов мой портрет?
– А тебе совсем не надо сидеть смирно. Делай все, что тебе надо, будто меня здесь нет.
Из соседней комнаты доносились крики ребят и пронзительный голос Хавы, требующей, чтобы ей, пожалуйста, не мешали делать уроки. Ривка вздохнула, вспомнив о своем единственном в жизни портрете, где она была сфотографирована в восемнадцать лет в белом наряде невесты. С тех пор никто не смотрел на нее иначе, как на пару непокладаемых рук, уютных колен, плечо, на котором можно поплакать. И вот является эта девочка, чтобы нарисовать ее портрет!
Через час, когда лук и помидоры уже стояли на медленном огне, а фасоль была залита водой, Ривка вымыла руки и вытерла их о фартук. Лорел продолжала сидеть на прежнем месте, склонившись над столом, настолько сосредоточенная, что не заметила, как Ривка села рядом. Взглянув на рисунок, Ривка испуганно закрыла рот ладонью.
