Марти Леймбах - Умереть молодым
Притворяюсь, что еду не по унылым неосвещенным улочкам Халла, а по сверкающим яркими огнями перекресткам Ньюберри-стрит в Бостоне. Останавливаюсь у магазинчика, работающего всю ночь, чтобы купить пачку сигарет и зажигалку, раскрашенную в цвета бостонской спортивной команды «Ред Сокс». Курю сигарету за сигаретой, каждый раз пользуясь новой зажигалкой. Меня уже подташнивает от избытка никотина, и тут замечаю почтовый ящик. Останавливаюсь, в голове полная неразбериха, не знаю даже, правильно ли поступаю, но все же бросаю в щель ящика свое послание к мистеру Геддесу. Слышу голодное урчание захлопнувшейся створки и думаю: «Дело сделано».
В машине, достав сигарету, опускаю стекло и подставляю лицо холодному воздуху. Включив радио, во весь голос подпеваю песням. Пытаюсь найти тяжелый рок. Нажимаю на тумблер, чтобы улучшить звучание. Проезжаю мимо круглого купола побеленной известкой водонапорной башни, она кажется серой в неярком сумеречном свете. Башня стоит на восьми опорах и напоминает гигантского осьминога. Я приветственно машу ей рукой.
Прекрасно сознаю, что делаю, когда, подъехав к ресторану, заглядываю в окно. Вхожу, перекинув через плечо сумочку, а не рюкзак, куртка не надета, держу ее в руке. И обращаюсь к Гордону, сделав вид, что не ожидала застать его здесь. Говорю с улыбкой:
– Привет!
– Вот это да, – растерянно произносит Гордон.
– Что такое? – чирикаю в ответ.
– Выглядишь ты… – Гордон разводит руками, как бы предлагая мне самой закончить фразу.
– Спасибо, – благодарю его.
– Где Виктор? – спрашивает Гордон. – Еще не вернулся от Эстел?
– Наверное, еще там. Ты когда уехал?
– Вскоре после тебя. Предложил подвезти его. Мне Виктор нравится, – говорит Гордон с таким выражением, как будто этот факт удивляет его.
До меня доносится шум кастрюль, снимаемых с плиты, и я вспоминаю, что Кеппи на кухне. Сквозь треугольное окошечко распахнувшейся двери вижу Кеппи, подвязанного фартуком, в рубашке с закатанными рукавами. Вытащив из раковины поцарапанные формы для пудинга, сваливает их в кучу.
Хорошо бы удрать отсюда вместе с Гордоном. Поехать в ресторан, дорогой ресторан, и заказать что-нибудь экзотическое. В иностранный ресторан. В ресторан, где едят руками. Хорошо бы выпить как следует, а потом на бешеной скорости помчаться сквозь пургу и ветер; повеселиться, посмеяться и обрести, наконец, душевное равновесие. Хорошо бы заняться всем этим с Гордоном: сидеть напротив него за столиком в ресторане, а потом болтать, лежа с ним рядом на одной подушке.
– Эстел привезет его домой позднее, – говорю я. Смотрю на Гордона, на нем все тот же твидовый пиджак, пряди волос падают на лоб, – и меня охватывает нетерпеливое желание, как ребенка, которому ужасно хочется побыстрее развернуть свой рождественский подарок.
– Мы с Кеппи собирались отправиться за елкой, вот и приехала сюда. Без его грузовика мне не довезти ее до дома. А теперь не хочется возиться с этим, – объясняю Гордону, – можно бы и уехать отсюда.
– Почему же тебе опостылела твоя елка?
– Поедем лучше к тебе, – предлагаю я. Многозначительно подмигиваю, ощущая при этом невесомый слой туши на ресницах, и вспоминаю Аннабель. Смотрю на Гордона, прилагаю максимум усилий, чтобы выглядеть так же, как Аннабель: у меня такие же, как у нее, карие глаза, и Гордон, глядя на меня, видит такую же беззаботную, веселую девушку, как Аннабель. В результате начинаю чувствовать себя привлекательной. Начинаю представлять себе Гордона без рубашки.
Итак, мы уезжаем. Я в качестве пассажира, а поэтому испытываю неловкость от своего беспричинного молчания. У водителя всегда есть оправдание: он сконцентрирован на дороге или притворяется, что занят машиной. А пассажир? Чем он занят? Сидит рядом с водителем, вот и все, или развлекает его беседой. Но последнее мне не удается. Разговаривать не в моих интересах. Молчу, как рыба, потому что боюсь: если открою рот, установившееся между нами взаимопонимание рассеется, как утренний туман, и мы вновь осознаем нашу разъединенность и жесткие границы времени, отведенного для нашей любви.
Весьма возможно, что Гордон ощущает то же самое. Может, он думает, что любые слова сейчас неуместны, что все предстоящее будет разыгрываться в молчании, как настоящее таинство; нельзя произносить ни слова, пока оно не закончится.
Гордон вынимает кассету из магнитофона и кладет ее в пластиковую коробочку. В тесной кабине автомобиля движение это так поражает своей неожиданностью, что внутри у меня все сжимается. В ответ на его жест надо что-то сказать, как-то отреагировать на это. Но я упорно молчу. Не отрываясь, смотрю в окно на пролетающие мимо телефонные будки. На мгновение мне кажется, что это окружающий нас мир проносится мимо со скоростью торопливо исчезающих будок, а мы с Гордоном застыли на месте, как камни в воде.
Мы с Виктором оба лишились рассудка, он решает отказаться от химиотерапии, а я решаюсь на вечер завладеть Гордоном. В какой-то точке вселенной человек, обремененный детьми, стоит перед выбором: имеет ли он право на самоубийство. У кого-то родился нежеланный ребенок. Секретарша бросает работу, чтобы начать собственное дело, о котором давно мечтала. Подросток первый раз в жизни берет в руки гитару.
Попросить бы Гордона отвезти меня на пирс; доплыла бы на пароме до Бостона, а оттуда самолетом, скажем, в Феникс. А там ни одна душа не знала бы ничегошеньки о моем прошлом. На Западе стала бы совсем другим человеком. У меня появилось бы хобби, которого никогда раньше не было, и всем своим новым знакомым я врала бы, что увлекаюсь этим с пеленок. Стала бы сексуально неразборчивой и притворялась бы, что всю жизнь была такой. Говорила бы мужчинам: «Мне не нравится, когда говорят «пошла по рукам». Я просто набираюсь жизненного опыта».
Когда последний раз я занималась с Виктором любовью? Неделю назад. Нет, шесть дней. Помню, что спала в нашей постели, спала так крепко, что поначалу никак не могла окончательно проснуться. Виктор, отбросив одеяло, прикоснулся к моей груди, он не смотрел мне в лицо, наблюдая за тем, как мои соски реагируют на прикосновение его пальцев и языка. А потом его рука оказалась между моих ног, и я проснулась, но все еще была в полусне. Потом он взял меня, и я вдруг почувствовала тревогу, как при звуках пожарной сирены; его лицо оказалось прямо передо мной, он смотрел на меня сверху, медленно двигая бедрами. «Беби, – сказал он, проведя рукой по моим волосам, – я смотрю на тебя».
Молча я начала двигаться в одном ритме с ним, но он прижал меня к себе и сказал: «Нет, ничего не делай». Он не спускал с меня глаз, как будто хотел запечатлеть в памяти мой образ, словно выполнял упражнение по развитию памяти.
