Иосиф Гольман - Не бойся, я рядом
Придумал – никак. Тут же забыл.
То есть идет игра в одни ворота, хороших примет нет, есть только ужасные.
Демонизация происходящего: что бы ни случилось, в мельчайшей флуктуации обыденной жизни предчувствовать роковое.
Если закололо в боку – рак.
Если вечером зазвонил телефон – кто-то умер.
Если проехала пожарная машина – горит его дом.
Пока выяснил, что все в порядке, – половина нервов полопалась.
И даже после благополучного разъяснения ситуации – всего лишь ощущение отсрочки. Не отмены приговора, а только его отсрочки…
Парамонов размахнулся было строчить дальше, – невысказанных безумий хватило бы еще надолго, – как вдруг остановился, распечатал страницу и, не торопясь, перечитал написанное.
А надо ли продолжать?
Да он уже и так законченный психопат, хотя список только начинается.
Настроение упало. Теперь случившаяся осечка снова не казалась ему счастливым случаем.
Купи он тогда в магазине «Охота» металлические гильзы – и сейчас никого не нужно было бы жалеть.
– Сам себя испугался, да?
Он вздрогнул, поднял голову.
– Ты вверх ногами тоже читаешь? Да еще почти в темноте. – Остальные сотрудники ушли, когда было совсем светло, а потому электричество никто не включал.
– Все женщины – немного кошки, – рассмеялась Будина. – А читаю я как угодно: вверх ногами, задом наперед, вывороткой – я ж худред.
Она взяла стул и села рядом с Олегом.
В комнате по-прежнему было темновато, а еще через несколько минут свет шел только от белого экрана компьютера. В метре от него все уже сливалось.
– Ну и как тебе изложенное? – после паузы, внутренне сжавшись, спросил Парамонов.
– Нормально, – пожала плечами Ольга. – Хотя, конечно, откровений мало, довольно стандартный набор.
– То есть как «стандартный»? – даже почему-то обиделся Олег.
Его обрадовало, что она не испугалась. Но что ж это такое, неужели его личное безумие тривиально?
– Я думаю, ты не один такой, – подтвердила его опасения Будина. – По крайней мере, я многих таких видела.
– В дурдоме? – не выдержал Парамонов.
– И там тоже, – беззаботно подтвердила барышня. – А еще я думаю, что все это лечится. Так что попытка пережить проблему в одиночку – это немножко душевное садо-мазо.
– А тебе самой-то не страшно к такому садо-мазо прислониться?
– Сейчас или на всю последующую жизнь? – лукаво спросила Будина. И, не дожидаясь уточнений, быстро ответила: – За себя – точно не страшно. Я гораздо больше боюсь сильно нормальных. Которые за украденный кусок хлеба – строго по закону – руку отрубят. Или вязаночку дров приволокут, чтоб очередного безумца сжечь. Вот таких опасаюсь лично. А здесь, если и страшно – то только за тебя.
Они оба замолчали.
… – Это ж ужас, если б тебя тогда не стало, – вдруг просто сказала она. – Кого б мне было любить?
И опять тишина в редакторской комнате.
– А с чего ты взяла, что меня любишь? – помолчав, спросил он. – Какие причины?
– А я тебя беспричинно люблю, – улыбнулась в темноте Ольга. – Вернее, есть причины, которые в этом деле мешают. А которые помогают – отсутствуют.
– А какие это мешают? – Теперь его задевало, что какие-то причины мешают его любить.
– Сам знаешь, – сказала Будина.
– Ты предлагаешь мне переквалифицироваться в дровосека? – спросил Парамонов.
– Да ладно уж, – смирилась худред. – Оставайся младшим редактором и подпольным миллионером. Чего теперь…
Она не договорила: невидимые в темноте руки Олега обняли ее тело, а губы сомкнулись с ее теплыми и мягкими губами.
Далее все происходило так же быстро и сумбурно, как и в Монино. Правда, там хоть видно было, что делают. А здесь – только по наитию и на ощупь.
Однако справились.
Отдышались.
Первой снова объявилась Ольга.
– Представляешь, что Петровский бы сказал, узнай он, чем мы тут занимаемся?
– Он бы сказал «ура!» – авторитетно объявил Парамонов…
17
Татьяна пришла на работу поздно: у нее заканчивался загранпаспорт. И чтобы поменять его, пришлось сделать кучу ненужных дел: сфотографироваться, заполнить дурацкую и длиннющую анкету, заплатить какие-то не слишком большие деньги в сберкассе (зато с большой очередью). А вот сегодня еще и ждать у кабинета в здании районной милиции: чтобы эти бесценные документы передать в руки паспортистке или как там она у них называется.
И дело даже не только в потраченном времени и деньгах – дело в полнейшей ненужности всего этого, несомненно жизнеотбирающего, процесса.
Ну какой толк в ее новом паспорте? Что, она разительно изменилась за прошедшие пять лет? Или узнала какие-то ужасные государственные тайны?
А даже если бы и узнала: внесите эти данные в ее электронный файл, и пограничники сразу заблокируют вывоз за рубеж сразу ставшего столь ценным Татьяниного мозга.
В такие моменты Татьяна начинала даже не жалеть, а сомневаться в правильности своего тогдашнего отказа от предложения Маркони радикально сменить страну проживания.
Нет, Логинова ни на миг не переставала любить то место, где ей выпало появиться на свет. И чужому – особенно иностранцу из бывших соотечественников – могла сказать пару ласковых в ответ на неуемную критику ее Родины.
Но постоянное стремление этой самой Родины сделать жизнь своих граждан, скажем так, сложнее – вызывало теперь не только раздражение, но и гнев.
«Наверное, возраст сказывается», – подумала Татьяна: раньше-то относилась ко всему подобному как к чему-то естественному и не слишком напрягающему.
Мысль про возраст тоже не добавила настроения.
В общем, подходила Логинова к месту работы уже не очень веселая.
«А что ей вообще нравится в ее работе?» – пришла вдруг свежая мысль.
Препарировав теперь причины своего профессионального «патриотизма», Татьяна выстроила их в аккуратный последовательный ряд.
На втором месте был, пожалуй, чисто исследовательский интерес: ей с институтских времен нравилось докапываться до сути, до основы всего, что лежало в поле зрения. И где, как не в патологоанатомическом корпусе, эта ее страсть могла столь исчерпывающе реализовываться?
Далее следовало ощущение общественной значимости и, соответственно, приносимой обществу пользы.
Отметила также Татьяна спокойные условия работы (опять, что ли, возраст требует?): ее «пациенты» ни на что и никому не жаловались, кроме того, она совершенно не боялась причинить кому-то боль – а эта ее черта, не очень вяжущаяся с профессией медика, чуть не привела в свое время к смене института.
