Франсуаза Бурден - Оковы прошлого
— Дорогая, ты меня не обременяешь. И можешь занять столько места, сколько тебе хочется, слава Богу, здесь его предостаточно. Но ведь ты привыкла жить в Париже, где полно магазинов, кафе, приятелей, где улицы освещены, в квартире тепло, а на первом этаже твоего же дома — кинотеатр… Ничего этого я предложить не могу.
—А я и не прошу!
— Ты ничего не просишь. Ты такая же молчунья, как я. Послушай, Валентина, если кто-то из нас ошибся, не будем делать из этого драму.
— Ошибся в чем? — крикнула она, снова выходя из себя. — В выборе партнера?
— Валентина… — вздохнул Альбан.
Он так испугался, осознав, что она может собрать чемоданы и уехать, что уже не понимал, насколько двусмысленны его слова и насколько близко они подошли к настоящей ссоре.
— Дадим себе еще один шанс, — сказал он. — Подождем еще немного!
— Черт побери, и это все, что ты можешь мне предложить?
Валентина выбежала из кухни, хлопнув дверью.
5
Наклонившись вперед, уперев локти в колени и положив подбородок на ладони, Жиль с возрастающим интересом слушал своего друга Бертрана.
— Одно из определений шизофрении звучит так: «хронический психоз, глубоко затрагивающий личность». Простыми словами, больной перестает общаться с людьми и реальным миром, замыкаясь в собственном хаотическом мирке.
— Значит ли это, что можно быть нормальным в двадцать, а в тридцать стать шизофреником?
— Некоторые факторы дают толчок развитию болезни. Со временем состояние больного ухудшается. Проистекающие из болезненного состояния особенности поведения часто считают «чудачеством», списывают на недовольство жизнью или обстоятельствами. Близкие больного редко подозревают психическое заболевание, особенно на начальной стадии…
—Характер больного меняется?
Неявно. Первые симптомы — мрачное настроение, стремление к уединению, агрессивность по отношению к близким — редко внушают тревогу. Но когда дело доходит до активной деперсонализации и бессвязности мышления, до самоубийства — один шаг. Жиль выпрямился, вздохнул и поерзал в кресле. Рассказ врача только усилил его беспокойство, но он не мог заставить себя задать прямой вопрос.
— Между нами, — начал он, тщательно подбирая слова, — можно ли сказать… что один человек подвержен большему риску заболеть шизофренией, чем другой?
Психиатр какое-то время молча смотрел на него, потом очень мягко спросил:
— Кого ты имеешь в виду, Жиль? С самого начала в разговоре ты используешь слова «если» и «предположим». Это наводит на определенные мысли, и ты это знаешь. Скажи, о ком идет речь. Обещаю, это останется в стенах моего кабинета.
— О моей матери, — проговорил Жиль еле слышно. — Она покончила с собой, когда мне было семнадцать.
Бертран покачал головой и заговорил не сразу.
— Она получала лечение?
— Похоже, отец был против этого.
— Почему?
— Он слишком сильно любил ее, насколько я понимаю. Боялся разлуки, а может, что ее будут лечить с помощью электрошока…
— Это смешно, Жиль! Домов умалишенных давно уже нет, как нет смирительных рубашек и электрошока. Но из твоих слов я понял, что диагноз ей все-таки поставили.
— Да. Недавно мы нашли документ, где фигурирует мнение врача.
— Я хотел бы на него посмотреть.
Пока Бертран читал документ, на его лице не дрогнул ни один мускул — профессиональная этика предписывает психиатрам быть беспристрастными.
— А что думали о ее состоянии вы с братьями?
— Мы ни о чем не догадывались. Большую часть времени мы проводили в пансионах, отец и дед с бабушкой не говорили о болезни нашей матери. Как мы могли узнать? Дедушка с бабушкой и даже наш отец чрезмерно нас оберегали, поэтому хранили все в тайне.
— Жаль. Семейные секреты — наихудший из ядов.
И снова повисла пауза, более продолжительная, чем предыдущая.
— Что ты хочешь от меня услышать? — спросил, наконец, Бертран.
— Ну… Меня беспокоит наследственный характер заболевания.
Голос Жиля, слава Богу, прозвучал ровно, но сердце в ожидании ответа забилось, как пойманная птица.
— Риск развития шизофрении существенно возрастает, если кто-то из родственников был болен. По статистике шизофренией заболевает один человек из сотни. Если болен брат или сестра, ваш шанс заболеть составляет около десяти процентов, если отец или мать — от семи до шестнадцати процентов[10].
— Но ведь это очень много!
— Если ты беспокоишься о себе, — ободряюще улыбнулся Бертран, — то знай: обычно болезнь обнаруживает себя между пятнадцатью и тридцатью пятью годами. Значит, ты давно в безопасности.
— А мои дети?
— Это был крик души, в нем сосредоточился страх, который испытывал Жиль. К Бертрану вернулась серьезность. Трудно сказать, — развел он руками. — Для начала ты должен убедиться в том, что матери поставили правильный диагноз. Психиатрия развивается… Я не могу ничего говорить с уверенностью, не обследовав больного с помощью современных методик. Не надо думать, что все самоубийцы — душевно больные люди. Что немаловажно, ни у тебя, ни у братьев нет никаких симптомов. Опасный возраст вы все миновали, и это очень хороший знак. Я считаю, первым делом тебе надо навести справки о семье Софи. Узнай, не было ли случаев шизофрении у ее родни, поскольку, если ответ будет положительным, это значительно увеличит риск. Расспроси ее хорошенько!
— Ты с ума сошел? — возмутился Жиль.
Эта реплика заставила обоих расхохотаться, и атмосфера стала менее напряженной.
— Ты знаком с моей Софи: она заявит, что я скрывал от нее правду, а ведь я сам ни о чем не знал! А потом три месяца кряду она не сможет говорить ни о чем другом. Или, что еще хуже, поедет к моей бабушке, матери отца, и бросит обвинение ей в лицо, а Жозефина-то тут ни при чем!
— Твоя бабушка жива? — удивился Бертран.
— Да, и мы ее очень любим. Не думаю, что восьмидесятичетырехлетней старушке пойдет на пользу встреча с разъяренной невесткой, которая станет донимать ее старыми историями. Как бы то ни было, в свое время Софи со всеми подробностями рассказала мне о своих родственниках. Тронутых среди них не было.
— Тронутых?
— Ну, психически больных, если хочешь.
— Психиатрам, знаешь ли, приходится тщательно выбирать слова.
— То же я сказал бы и о юристах!
Они снова рассмеялись, и Жиль встал.
— Я украл у тебя массу времени.
Бертран тоже поднялся, чтобы проводить его к двери, но не к той, что вела в приемную.
— Лучше, если посетители не видят друг друга, — пояснил он.
Друзья обменялись рукопожатиями.
