Арина Холина - Письма на воде
– Не в этом дело.
– А в чем?
Перемены многих пугают.
Одно дело – потеть двадцать минут на беговой дорожке, и совсем другое – удирать от хулиганов.
Я не могла осуждать Никиту. И в моей жизни был такой эпизод.
Был мужчина, старше меня. Мы жили вместе почти год, потом я немного его разлюбила, но не до конца, и даже скучала, когда он уезжал. Но однажды я встретила Антона. Ничего не произошло, пока он не уговорил меня увидеться. Я долго не поддавалась, даже приготовила речь: «Не звони мне больше, бла-бла-бла…», но мой мужчина уехал, и мне было скучно, и настроение угрюмое…
Ты поневоле задумаешься о переменах, если не встаешь с кровати неделю.
Антон предложил уйти к нему. Я ревела – от отчаяния, потому что не могла ни на что решиться. Мне было страшно. И ведь я знала, что с тем мужчиной мы долго не продержимся. Но надо было говорить, объяснять, переживать, менять, отправляться в неизвестность. А мне ничего об Антоне не было известно, кроме того, что мы с ним лучшие в мире любовники.
Мне до сих пор интересно, что бы случилось, если бы я ушла. Антон все-таки привлек бы меня к этим его утренним пробежкам? Я бы тоже купалась в проруби? Бросила бы курить? Выучила немецкий и уехала бы с ним в Германию?
И жила бы в Кельне, где художник Чарли Банана сделал мне предложение?
Мне было пятнадцать. Он был взрослый. Скандинавская внешность – волосы цвета спелой ржи, я первый раз видела такие голубые глаза.
Нам с отцом рассказали, что девушка Чарли перерезала себе вены в его ванной и умерла, после чего Чарли стал импотентом. На нервной почве.
Я видела его два или три раза.
И вот он заявился к моему отцу и сказал, что хочет на мне жениться. Может, у него на меня стоял. Наконец-то. Мысль об этом мне льстила. Но замуж не хотелось.
Я строила планы, как позвоню ему в дверь, он откроет, обнимет меня, и я первый раз в жизни почувствую возбужденного мужчину.
На улице мы обходили друг друга стороной – он стеснялся не меньше меня, и я так и не позвонила.
Иногда лучше оставаться на беговой дорожке. Тут есть уверенность в том, что произойдет через минуту.
Только вот нужна ли она, эта уверенность?
И, если честно, от Чарли я отказалась потому, что он был совсем бедный. Не всегда, но в то время.
А с Антоном не осталась потому, что в душе считала его занудой.
Хотя кто знает?..
Ирочка вовсю разошлась. Скандалы оставляли черные бреши на их и без того беспомощном браке.
– Почему ты не поехал со мной к маме в больницу? – орала Ирочка, у которой было не так уж много поводов упрекнуть Никиту.
– Я сто раз говорил! – не оставался в долгу Никита. – У меня лежали документы на машину! Их ждал покупатель! Ты что развалилась?! Ты же на такси ехала, не пешком шла!
– Да что ты говоришь! Если бы не папа, у тебя вообще не было бы работы!
– Я завтра же уволюсь!
Как это обычно и бывает, в какое-то мгновение скандал сошел с дистанции – перед тем, как выйти на третий круг. Никита вдруг рухнул на диван, схватился за голову и сказал:
– Нам лучше разойтись.
– Что?! – завопила Ира. – Разойтись! Да мы столько для тебя сделали! Сделали из тебя человека! Если бы не…
Никита ушел. В гараж. Сережа, владелец, добрый человек, не рассердился, отдал ключи и даже напился вместе с Никитой. На второй день его там нашла Саша.
– С ума сошел? – воскликнула она. – Как ты здесь моешься?
– Никак. Принимаю космический душ, – Никита кивнул на влажные салфетки и лосьон после бритья.
– Поехали ко мне!
Саша не успела подумать, но пожалеть успела. Однако Никита у нее только помылся. Позвонил тесть и сказал, что нужно поговорить. В его голосе преобладали заискивающие ноты.
Никита попросил Сашу сжечь его рубашку и уехал. Саша вытащила из ванной мокрую рубаху, которой Никита вытирал пол, и отправила ее в помойку.
– У нас с Раисой Павловной тоже не все слава богу… – признавался тесть. – Мы же после рождения Ирочки два года вместе не жили… Всякое бывает… Брак – это работа… Хрупкая девочка… Не переживет…
В коридоре подслушивала Раиса Павловна и время от времени позванивала Ирочке.
Никита вернулся в семью.
Саша так и не поняла, хорошо это или плохо.
А Никите у нее понравилось. По дороге к Саше он думал о том, как они будут жить в ее студии.
Он грелся в джакузи, рассматривал просторную ванную комнату с современной техникой, красивым кафелем, дорогой мебелью.
В остальных комнатах его поджидал богатый ремонт, удобные итальянские диваны немного под старину, ковры ручной работы. Он к этому привык.
Зато у Ирочки сиськи большие.
Спустя пару дней Никита полюбопытствовал насчет рубашки.
– Я ее выкинула, – ответила Саша.
– Как выкинула?
– Ну, сжечь ее было бы все-таки трудно…
– Ты о чем?! Это Гуччи!
– Никита…
– Да е… твою мать!
– Полегче! Ты с какой стати так со мной разговариваешь?!
– Саш, ну какого черта…
– До свидания.
Саша бросила трубку.
И Никиту, конечно же, тоже бросила.
– Мы можем поговорить? – Он дозвонился ей с седьмой попытки.
– Никита, о чем?
– Мне нужно многое тебе сказать.
– Ты ошибался. Все не так просто. У тебя сейчас не самое простое время. Ты по мне скучаешь. Да?
– Да.
– Это детский лепет, честное слово. Я тебе даже верю, только вот свои проблемы решай сам.
– Я думал…
Он замолчал.
– Что ты думал?
– Мне кажется, есть смысл подумать о нас с тобой.
– Ну вот и думай, – отрезала Саша.
Она решила тогда, что так для нее лучше. Не хотела становиться спусковым крючком. Не хотела произносить: так хочу быть с тобой, бросай жену, будет хорошо, будет здорово, мы уже одной ногой в раю! Я буду держать тебя за руку, когда ты начнешь хныкать и когда скажешь, что жена – сволочь и грабительница…
Все это казалось ей унизительным.
«Не любишь – разводись, – думала она. – Любишь – не занимайся сексом с другими женщинами». Она могла бы – возможно – быть с ним, но со своей жизнью он должен был определиться сам.
Мы не умеем сочувствовать чужим слабостям – только потому, что сами бываем беспомощны и неуверены в себе.
Мы вырастаем и становимся более щедрыми, раздвигаем рамки, учимся понимать мотивы чужих поступков, мы станем снисходительными, но так и не сможем понять людей, которые зубами держатся за свои недостатки.
– Что я могу сделать? Я такой человек. Вот так несправедливо обошлась со мной судьба! – говорят они.
Они боятся зеркал, потому что те отражают правду. Не то, как мы себя видим, а то, какими мы предстаем перед миром. Они не любят свои фотографии.
