Свет твоих глаз (СИ) - Лактысева Лека

Голос ее звучал намного мягче, чем пару минут назад. Но она продолжала выкать.

― Ника, пожалуйста, зови меня просто по имени. А то такое чувство, что я не дома, а на светском рауте. ― Похоже, я и сам размяк. Говорить строго и требовательно не получалось, хоть тресни.

― Мне так лучше, ― неожиданно заупрямилась Ника. ― Это помогает помнить, что вы ― мой начальник. И тогда проще выполнять указания, даже если я с ними не согласна.

― А с чем ты не согласна?

Вероника замялась. Переставила ближе еще один стул, присела, взяла меня за сбитую ладонь:

― Сейчас руку обработаю.

― Так с чем ты не согласна, Ника? ― продолжал я настаивать на своем.

― Вы отправили меня домой, а сами остались сидеть на пороге. С разбитым лбом, с пораненной ладонью. Думаете, мне просто было уйти?

― И ты не ушла. Ни в первый раз, ни во второй. Ждала на лестнице? ― догадался я.

―А что мне оставалось? ― в голосе домработницы прозвучала обида.

― А на верхнюю площадку зачем пошла? От меня пряталась?

― Да. Думала, зайду в квартиру незаметно, пока вы Найджелу лапы моете.

― А парень тебя выдал. ― Я вдруг понял, что невольно начинаю улыбаться.

― Предатель хвостатый, ― ворчливо бросила Ника в сторону сидящего рядом пса.

Судя по звукам, тот в ответ зевнул и застучал по полу хвостом.

― Ну хоть на него не злись, ― заступился я за своего трехлапого друга.

― На него ― не буду.

― А на меня, значит, будешь…

― А вам не все равно? ― на этот раз голос Ники прозвучал тоскливо.

По-хорошему, мне именно что должно быть все равно! Если работника не устраивает его работа или начальник ― это проблемы работника. Только относиться к Нике и ее чувствам равнодушно у меня уже не выйдет. Осталось понять, как с этим жить.

― Боюсь, Ника, мне и в самом деле не все равно. Я сожалею, что повел себя грубо там, у подъезда. Постараюсь впредь быть… сдержаннее.

Пальцы Вероники, как раз прижимавшие салфетку с перекисью к ссадине на моей ладони, дрогнули.

― Что такое? Почему ты вздрагиваешь? ― все-таки реакции этой девушки однажды сведут меня с ума. Теперь-то что не так?

― Все правильно, наверное, ― домработница судорожно вздохнула, взяла сухую марлевую салфетку, промокнула с моей кожи остатки перекиси. ― Но я не привыкла, чтобы мужчины извинялись, тем более, такие…

― Как я? Большие начальники? Ника, кем был твой муж? Бандитом? Это он так запугал тебя?

Кажется, домработница собралась вскочить и сбежать, но я успел перехватить и удержать ее руку.

― Не беги. Хватит прятаться. На обоим будет проще, если я пойму, как с тобой разговаривать.

Не знаю, что повлияло ― усталость Вероники или мягкость моего тона, но девчонка перестала вырываться, обмякла на стуле.

― Муж… не бандит. Сын бандита. Но свекор погиб давно. Свекровь растила сына одна лет с десяти. И сумела взять бизнес в свои руки. Она ― очень властная женщина.

― А он? Твой муж?

― Бывший муж! ― подчеркнула Ника голосом. ― Муж ее слушается, хотя иногда капризничает и упирается.

― А к тебе он как относился?

Вероника снова напряглась, зажалась. Даже отвернулась и через силу ответила куда-то в сторону:

― Как к игрушке. Может даже любимой, но все равно… Захочу ― поиграю, захочу ― брошу или сломаю.

Уточнять, сломал ли ― я не стал. И без того видно: если не сломил окончательно, то поранил сильно. И тогда становится понятным, откуда у Ники такие бурные реакции на некоторые моменты. Жаль ее. Красивая и явно неглупая. Мама Вика упоминала что-то об университете и красном дипломе. Только никакой диплом не защитит от людской жестокости. Мне ли не знать?

― Вероника, я ― не твой муж. Мы, мужчины, все-таки разные, хотя сейчас, наверное, тебе в это трудно поверить.

Снова протяжный тоскливый вздох в ответ. Но хоть не пытается снова сбежать.

― Давайте на ладонь тоже ранозаживляющий спрей нанесу, ― Ника убрала салфетку, склонилась к моей руке, рассматривая царапину.

С трудом удержался от того чтобы приласкать ее, погладить по щеке.

― Спрей ― это хорошо. ― Что угодно, лишь бы не разрушить атмосферу доверия, которая снова возникла между нами.

И еще. На откровенность принято отвечать откровенностью. Будет честно, если я расскажу Нике кое-что о себе...

22. Вероника. Неожиданные откровения

Как ни старалась, а скрыть от Скворцова свою выходку не смогла. И объяснять пришлось. Неловко было ужасно! Ладони потели. К щекам приливал жар ― то ли от стыда, то ли от близости Эда. Мужественного, привлекательного и совсем не страшного.

Да, он совсем не такой, как мой бывший! Справедливее, рассудительнее. Сам себя сделал, не висит на родительской шее. И к своей матери относится с уважением.

Неожиданно Эдуард сам заговорил о Виктории:

― Знаешь, я только недавно узнал, что мама Вика мне не родная.

― Как ― не родная?

― Обыкновенно. ― Эд болезненно усмехнулся.

Похоже, эта рана все еще на зажила. Да и заживет ли когда-нибудь?

― Расскажешь? ― мягко попросила я, отпуская залитую спреем мужскую ладонь.

― Если ты готова выслушать…

― Да.

Эдуард отложил пакет со льдом. Взъерошил пятерней коротко стриженые волосы.

― Когда у меня резко упало зрение, начали искать причины. По некоторым признакам мой врач, доктор Слепнев, заподозрил, что это наследственное. Взялся расспрашивать, встречались ли похожие случаи по отцовской и по материнской линии. Тут-то родители и признались…

― А ты знаешь, кто твоя настоящая мать?

― Она была студенткой из Канады. Училась в университете, где преподавал отец, по обмену. Ну и…

― Понятно. Молодой привлекательный преподаватель, раскрепощенная девушка из другого мира, где сексуальная революция прогремела намного раньше, чем у нас… ― я покивала, давая понять, что не осуждаю отца Эда. Всякое в жизни бывает.

― Да. Она родила и оставила меня отцу. Сама жить у нас не пожелала, и отца к себе не позвала. Так что до трех с половиной лет отец растил меня один. Потом познакомился с Викторией. Забавно…

― Что?

― Я думал, что все дети зовут родителей по имени ― как мы с братом: мама Вика, папа Ким. Оказалось, это не так. Просто вначале я называл Викторию тетей Викой. Потом переключился на слово «мама», но имя так и говорил ― по привычке.

― Мне кажется, Виктория к тебе очень тепло относится! ― я видела, что Эду непросто говорить на эту тему, но не знала, чем его подбодрить.

― Ты права. Я никогда не чувствовал себя неродным. Мама Вика всегда наказывала нас с Тимом одинаково сурово, и хвалила ― от всей души.

― Тебе повезло, что у тебя есть брат. ― Теперь грустно стало мне.

Жаль, что мама с папой не успели родить мне братика или сестренку. Отец слишком рано погиб.

― Мне невероятно повезло, и с родителями, и с братом, ― согласился Эд.

― А ты не хочешь найти ту, биологическую мать? ― Ох! Ну куда я лезу? Зачем?

Но Скворцов отнесся к вопросу терпимо. Мотнул головой отрицательно, тут же сморщился, схватился за лоб. Похоже, от резкого движения закружилась ушибленная голова. Снова прижал к шишке лед.

Потом все же ответил:

― Не хочу. Хотя доктор Слепнев настаивает, что нам следовало бы узнать, есть ли случаи резкого падения зрения в ее семье. Если есть ― это будет очень веским доводом в пользу диагноза, который он мне поставил.

И снова я не удержалась от вопроса:

― А ты не боишься, что твой ребенок, которого родит тебе суррогатная мать, унаследует твое… заболевание, и со временем тоже…

― Ослепнет?

― Ну… да…

Скворцов встал. Отыскал пакет собачьего корма, отмерил Найджелу вечернюю порцию. Потом отошел к окну. И уже оттуда заговорил:

― Синдром Лебера передается только от матери к детям, девочкам и мальчикам. Мужчина может заболеть сам, но его дети будут здоровы.