Галина Лифшиц - Новый дом с сиреневыми ставнями
Дана кивнула и поплелась на свое место. С опущенной головой. Как побитая собака в конуру.
На точку эту в журнале и даже на двойку в случае чего ей было глубоко плевать. За эту суету сует ее дома в жизни не ругали.
У них считалось – главное, что жива-здорова, а умная-глупая – плевать, тем более что отметки по-любому не показатель.
Пришибло же ее только что совершенное естественно-научное открытие, касающееся ее же собственного будущего и предстоящего выбора пути и места в жизни. Она раз и навсегда поняла, что может очень многое. И что ни на что не имеет права, если самой себе желает добра и покоя.
На переменке к ней подбежала полностью преображенная Танька и принялась утешать. У нее, мол, такое было. Тут главное – в себя поверить! И все будет хорошо.
– Да я знаю, – кивнула Дана, – все в порядке, это у меня грипп начинается, ты за меня не волнуйся.
Танька почему-то смотрела на Дану во все свои глазищи, словно вспоминая что-то нереальное из нездешней жизни.
Грипп и правда к вечеру осуществился.
Через две недели, вернувшись в страну знаний, Дана созерцала плоды своего сочувствия: Танька царила в коллективе. Почти все достойные внимания парни метнулись любить ее первой незабываемой любовью. Учителя начисто забыли прежнюю неприязнь.
У Даны тоже все было по-прежнему хорошо. Все вроде встало на свои места. Как после не очень сильного, но ощутимого землетрясения: тряхнуло, качнуло, а потом все же установилось вполне надежно. Главное – не забывать, что повториться запросто может. И, если не хочешь повторения, не делать, чего не следует. Это она надолго запомнила. Хотя утешать кое-кого – утешала временами. К примеру, от мнимой несчастной любви, непонятной тоски, глупых и бесполезных мыслей о вселенском одиночестве, которое каждому человеку так и так при рождении прилагается, и надо просто научиться его использовать в мирных целях, а не оплакивать себя почем зря.
«Уезжай отсюда!»
Следующая встряска случилась в начале взрослой жизни. Когда родилась дочка.
Как и положено природой, Дана боялась за своего ребенка каждую секунду, охраняла жизнь немыслимо дорогого существа и во сне, и в бодрствовании.
Однажды, когда дочке исполнилось полгода, в стране праздновали очередной тогдашний праздник, которому, правда, скоро суждено было незаметно исчезнуть.
День Седьмого ноября. Собственно, праздновать было особенно нечего, кроме позора крушения собственной державы от рук своры бандитов, но об этом никто не только не задумывался, но и помнить не смел. Не посягал, так сказать. Напротив – все готовили салат оливье и садились с утра пораньше смотреть военный парад. Звуки военных маршей вселяли, как и было задумано, чувство уверенности и убежденности в правильности и ясности выбранного наверху пути. И всем было хорошо и спокойно. К вечеру праздник достигал высшей точки. Ибо к этому времени в организмах ликующих обитателей одной шестой суши нашей планеты накапливалась критическая масса алкоголя (парад обыкновенно начинался в 10 утра – вот и считайте).
Празднично настроенное население старалось успеть наесться-напиться до салюта. Потом полагалось приникнуть к окнам и смотреть, как по черному беззвездному небу рассыпаются разноцветные звездочки. Кто еще не потерял способность передвигаться от выпитого за день, спускался на улицу, где маячили народные массы, нестройно, но громко извергавшие из недр своих патриотических организмов боевой клич «Урррааааа!» после каждой порции блесток, выпущенных из пушек в мирное небо.
После салюта вновь возвращались к столам. Но праздник переходил в другую фазу – художественного самовыражения. Людям хотелось петь и плясать. И каждый старался как мог.
У соседки сверху гости бушевали в тот год всерьез. После нескончаемых «вихрей враждебных» из репертуара революционеров-подпольщиков начались неистовые танцы.
Все это правильнее всего было воспринимать как небольшое стихийное бедствие: побушует, пошумит и уляжется. Именно так и относилась к регулярным ежегодным всплескам соседского темперамента Дана до рождения дочки. Однако теперь шум сверху разбудил и испугал малышку, еще ничего не знавшую про обычаи своей родины. Она истошно кричала. Дана с мужем решили попросить танцоров чуть-чуть убавить задор. Ради жизни на Земле. Ради спокойного сна детей – всеобщего будущего.
Они поднялись этажом выше и робко позвонили в дверь, уверенные, что звонок их все равно не услышат.
Дверь открылась сразу. На пороге высился свекольного цвета квадратный дядька в генеральской милицейской форме. Глаза его пучились, как у китайского дракона. Ноги переступали в ритме продолжающегося танца.
– Ыыыыыыыы?! – крикнул дядька незваным гостям.
– С праздником! – дипломатически-корректно начал муж. – Мы соседи снизу. У нас дочка маленькая. Никак уснуть не может. Вы не могли бы чуть-чуть потише танцевать?
– Ыыыыыы-ыыыы! – зашелся защитник права и порядка.
А поскольку Дана с мужем не уходили, ошарашенные неясностью ответа, вдруг совершенно членораздельно добавил:
– Пошли вон! Враги! Вам наши праздники глаза колют!
На крик защитника народного счастья выскочила в прихожую и хозяйка квартиры. Обычно приветливая и неслышная, сейчас она была взбудоражена танцем и обиделась мгновенно, не разбираясь, о чем речь.
– Сейчас милицию вызову! – крикнула она задорно в дверной проем, очевидно запамятовав, что милиция уже вовсю стоит на ее защите.
Дана на расстоянии ощутила, как напрягся муж, как изготовился выяснять отношения «с помощью физического воздействия». Она вцепилась в его локоть мертвой хваткой и увела. Стащила вниз по лестнице.
Танцы наверху усилились. Видимо, в качестве наказания «врагам» за неуместное требование.
Дана сумела успокоить своих.
Дочку обложила подушками, убаюкала.
Мужу велела забыть. Сама долго лежала без сна, представляла себе еще один такой праздник, и еще. И как поступит муж. И какое уголовное дело заведет краснолицый генерал. Чем все кончится. Она понимала, как все будет плохо и страшно в следующий раз. И, еще не уснув, мысленно умоляла соседку, чтобы больше так не было, как сегодня.
…В полной тишине сна оказалась она в чужой комнате, у кровати. Деликатный дамский храп плавно переливался в мелодию «Интернационала» – «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» – и вновь дыбился храпом. Генерала нигде не было видно. Отпраздновал и съехал.
Храп и «Интернационал» сошли на нет. Наступила редкая тишина. Спящая открыла глаза и внимательно вгляделась в темноту, из которой на нее в упор смотрела Дана.
