Вероника Кузнецова - Горбун
— В чём же, хотелось бы знать, её благородство?
— Молчалина она полюбила не за деньги и не за звание. Она слишком молода, чтобы распознать его истинную натуру, а когда случайно подслушала его разговор с Лизой, то всю вину взяла на себя, а его не выдала своему отцу, несмотря на разочарование. Разве это не благородство?
— Интересно, какие отметки вам ставили в школе за такие суждения?
— Никаких не ставили, потому что наши учителя не выносили, когда кто-то смел своё суждение иметь. У доски я страстно доказывала то, в чём убеждали нас учебники. У нас лишь одна учительница ни с того, ни с сего вдруг потребовала выразить только свои мысли об образе Базарова из "Отцов и детей" и даже обещала ставить отметки исключительно за грамматику. В результате весь класс дружно доказывал ей, что Базаров нам отвратителен. Она с тихой грустью прочитала наши сочинения, сказала, что постарается нас переубедить, долго переубеждала, но не переубедила и потребовала, чтобы следующее сочинение было написано, как положено. Так что с собственными мыслями было покончено.
Горбун слушал с интересом и не перебивал, но мне показалось, что он надо мной потешается.
— А что, Леонид, вы думаете о Базарове, Софье, Чацком?
— Примерно то же, что и вы. Здесь наши мнения сходятся. Жанна, я вижу, вы любите читать и говорить предпочитаете о литературе, а не о своих конструкциях. Почему вы выбрали профессию инженера?
— Во-первых, откуда вы знаете, что я конструктор, а не инженер-электрик?
Горбун чуть отвернул голову и посмотрел в сад.
— Я сказал первое, что пришло на ум, — сказал он. — А что, во-вторых?
— То, что я бы с удовольствием поговорила о своей работе, но эта тема слишком специфична и мало кому интересна.
— Мне очень интересна, — запротестовал Дружинин. — Я всегда мечтал поговорить с конструктором. Но вы не ответили на мой вопрос.
Я пожала плечами.
— Везде такие конкурсы, что у меня не было шансов поступить туда, куда меня тянуло.
— А куда вас тянуло? — с любопытством спросил горбун.
— В три места сразу, а пошла в четвёртое.
Дружинин понял, что мне не хочется говорить о своих былых увлечениях, и не настаивал на более вразумительном ответе.
— Вы учились с Ириной и Нонной в одной школе?
— Даже в одном классе.
— Три близкие подруги и такие разные.
— Люди не должны быть одинаковыми, иначе было бы скучно жить.
— Ирины нет дома? — неожиданно спросил Дружинин.
— Нет.
— И долго её не будет?
— Не знаю. Забыла спросить.
Горбун нахмурился.
— Вы не хотите переехать в отель? — резковато спросил он.
Я покосилась на своего мучителя. Разве возможно ему объяснить, что денег у меня осталось слишком мало для оплаты номера? Если бы я сразу поселилась в отеле, я бы кое-как перебилась, урезывая себя в питании, но Ире я не хотела показывать своё безденежье и тратила деньги с умом, но не скупо, поэтому их осталось слишком мало для пропитания и оплаты номера.
— Зачем мне переезжать в отель?
— Чтобы не оставаться одной в доме, где произошло убийство.
Очень справедливые слова, но денег в моём кошельке от них больше не стало.
— Я очень люблю оставаться одна в доме, где произошло убийство, — терпеливо объяснила я.
— Но я же знаю, что вы боитесь, — говорил мой заботливый гость.
— Даже если я боюсь, я свой страх никому не показываю, — возразила я. — В советской женщине мужества не меньше, чем в Надежде Дуровой.
Горбун как-то невесело рассмеялся, и мы заговорили о кавалерист-девице, причём я предпочитала больше слушать, потому что снова ощутила, до чего поверхностно моё образование и беден язык. Дружинин много и увлекательно рассказывал, приводя сравнения и вдаваясь в историю, которая для меня, как и для огромного большинства советских людей, была обширным белым пятном.
— Ларс идёт, — прервал он сам себя.
Меня словно спустили на землю, до того будничным и скучным было общество писателя после увлекательной беседы с горбуном. Кроме того, я вправе была и удивиться, потому что знала о его свидании с Ирой.
— Добрый день, — поздоровался Ларс. — Здравствуйте, Леонид. Жанна, можно вас на минуточку?
Зачем только люди заводят секреты, из-за которых другим людям приходится выбираться из шезлонга? Я встала и отошла вместе с Ларсом на приличное расстояние, а горбун с мрачной подозрительностью глядел нам вслед.
— Что случилось? — спросила я.
— Мне не хотелось говорить при посторонних, — прошептал Ларс, — а вам теперь всё известно про нас с Ириной, вот я и отозвал вас в сторону. Ирина ещё здесь или уехала?
— Уехала, — ответила я.
— Какая досада! — вздохнул Ларс. — А я спешил, думал, что успею. У меня сегодня столько дел, что выехать из города я смогу только к вечеру. Хотел предупредить Ирину.
— Могли бы позвонить, — резонно заметила я.
Ларс развёл руками.
— Не догадался. Представляете, забегался и совсем забыл про телефон!
— Иногда бывает и такое, — согласилась я.
— Новостей никаких?
— Каких новостей?
— О той девушке, которую убили, — понизил голос Ларс.
— Никаких.
Я хорошо понимала, что Ларс не может о ней забыть ни на минуту. Сначала я тоже усердно обдумывала мотивы преступления, но, убедившись, что детектив из меня неважный, пришла к благотворному решению поберечь нервы и по возможности отгонять от себя все мысли о таинственном убийстве. Днём мне это в разумных пределах удавалось, но ночью в мозгу упорно прокручивались все подробности, которые на моё счастье и благодаря горбуну были известны мне только по рассказам.
— Мне почему-то очень тревожно за вас, — признался Ларс. — Вы не чувствуете страха?
Если сейчас, при дневном свете, я его не чувствовала, то после его слов почувствовала.
— Н-нет, — с запинкой сказала я.
— Может, вы проведёте несколько дней у моей родственницы? — предложил Ларс. — Она глухая, почти слепая и очень нелюбопытная.
— О, большое спасибо, Ларс, но я лучше останусь здесь, — поблагодарила я. — Уверена, что мне ничего не грозит.
Разумеется, я кривила душой. Мне очень захотелось куда-нибудь уехать. Однако жить у какой-то незнакомой датчанки, которая не только не владеет русским, но к тому же глухая и почти слепая, было бы ещё неприятнее, чем оставаться здесь.
— Как хотите, Жанна, — сказал Ларс. — Я тоже уверен, что вам не грозит опасность, но, знаете ли, мало ли что…
— Спасибо, Ларс, вы очень добры.
На лице писателя лежала печать заботы, он вздыхал и силился что-то произнести, но не решался.
